Менсдорфа. После начала военных действий между Британией и Германией тот еще восемь дней оставался на своем посту, вопреки всему надеясь, что конфликт между Австрией и Россией не станет причиной военных действий союзников России — Британии и Франции. В эти беспокойные дни Менсдорф мог рассчитывать на корректное, даже учтивое к себе отношение, но без всяких проявлений сердечности. Однако 9 августа он был приглашен в Букингемский дворец на чай. Чтобы не привлекать внимания журналистов и фотографов, он прошел через боковые ворота и обнаружил своего царственного кузена «в том дружеском и доброжелательном расположении духа, какое только возможно». Позднее он сообщал в Вену: «Король выразил надежду, что состояние войны между Англией и Австро-Венгрией все же не будет объявлено… Он сказал, что Англия вступила в войну ради нейтралитета Бельгии и защиты французских границ, а не из-за Сербии и балканского вопроса».
Эти надежды не оправдались. Мирная передышка продлилась ровно столько времени, сколько потребовалось Франции на переброску из Северной Африки войск, которым в противном случае угрожало бы нападение австро-венгерского Средиземноморского флота. 12 августа, в день, который в другие, более счастливые времена знаменовал начало ежегодной королевской охоты на куропаток в Йоркшире, Британия и Франция объявили Австрии войну. Менсдорф записал в дневнике:
«Часом позже я получил от короля Георга письмо, где говорится о нашей старой дружбе и близких отношениях, выражается надежда на то, что когда-нибудь меня „снова смогут приветствовать в Лондоне“, и т. д. Очень трогательно. Наверно, в истории еще не было прецедента, чтобы одновременно с объявлением войны монарх писал бы послу письмо, начинающееся со слов „Дорогой Альберт!“ и заканчивающееся фразой „Ваши преданные друзья и кузены Георг и Мария“».
В своей привязанности к Австрии король не был одинок. Хотя европейский пожар устроил именно составленный Австрией в преднамеренно жестких тонах ультиматум, в глазах англичан эта страна выглядела практически невиновной. Лорд Хэрвуд, йоркширский землевладелец, чей сын позднее женился на единственной дочери короля, 14 августа писал Менсдорфу:
«Печально, что наши страны вынуждены воевать, поскольку мы виним вас только в том, что вы поднесли спичку».
К Германии народ Британии не проявлял подобной снисходительности. Когда исчезла уверенность в скорой победе союзников (враг быстро продвигался к Парижу, британский экспедиционный корпус отступал), пренебрежение к ней перешло в почти истерическую ненависть ко всему немецкому. Мужчины и женщины с тевтонскими именами, несмотря на долгое проживание в стране и незапятнанную репутацию, объявлялись изменниками, арестовывались и без всякого суда подвергались тюремному заключению. Шпионов ловили во всех уголках королевства. Лорд Китченер, недавно назначенный военным министром, вынужден был на полном серьезе заверять кабинет, что сигнальные огни, мигавшие возле Сандрингема во время налета немецкой авиации, на самом деле оказались светом фар машины приходского священника, возвращавшегося домой после ужина. Считалось непатриотичным пить немецкое вино и держать таксу, но Джон Морли пренебрегал такого рода предрассудками. Когда его укорили за то, что пьет белый рейнвейн, он ответил: «Я его интернирую».
Чувство меры не подводило и короля. Его беспокоила клеветническая кампания, развязанная против двух вполне преданных должностных лиц из-за их якобы прогерманских настроений: адмирала принца Людвига Баттенберга и лорда Холдена. Принц Людвиг, принадлежавший к Гессенской династии, действительно родился немецким подданным, но в четырнадцать лет натурализовался в Британии и в качестве кадета поступил на службу в Королевский военно-морской флот. Женитьба на внучке королевы Виктории отнюдь не помешала его продвижению по службе. За полвека профессиональной деятельности он достиг вершин в своем деле, став 1-м лордом Адмиралтейства. Присущий принцу недостаток воображения, однако, компенсировался его трудолюбием и вниманием к деталям. В последние дни июля 1914 г., когда встала задача мобилизации флота, он решил ее быстро и эффективно. Но даже это не смогло защитить человека с немецким именем и заметным акцентом от публичных оскорблений. Его младший сын, будущий граф Маунтбэттен Бирманский, который тогда был морским кадетом, писал матери из Осборна:
«Какой, ты думаешь, последний слух из тех, что до нас доходят? Что папа оказался немецким шпионом и тайно посажен в Тауэр, где находится под охраной бифитеров… [77] Из-за этого мне три дня пришлось выносить порядочные неприятности».
Судьба 1-го морского лорда оказалась довольно незавидной. Два месяца злобных атак центральной прессы не прошли даром, и, как писал Асквит мисс Стэнли, «нашему бедному голубоглазому немцу придется уйти». На следующий день принц Людвиг подал в отставку, придя к болезненному выводу, что «мое происхождение в определенной степени снижает ту пользу, которую я могу приносить в Совете Адмиралтейства». До мозга костей патриот, он вынужден был погрузиться в частную жизнь, получив в утешение ничего не значащий пост члена Тайного совета. «Я глубоко ему сочувствую, — писал в дневнике король, — во всей стране нет более преданного мне человека».
Чтобы убрать лорда Холдена с поста лорд-канцлера, понадобилось еще несколько месяцев. Будучи энергичным и дальновидным военным министром, он с 1906 по 1912 г. сумел «отковать» три важнейших вида оружия: экспедиционные силы, территориальную армию и Генеральный штаб. Но все эти достижения оказались ничего не значащими по сравнению с одним случайным замечанием, брошенным однажды за ужином в 1912 г. и позднее преданным гласности гостеприимным хозяином, — о том, что Германия является его «духовной родиной». Было бесполезно объяснять, что речь идет о занятиях философией в Геттингенском университете, проходивших сорок лет назад. В разгар клеветнической кампании лорд-канцлер в один из дней получил около 2600 ругательных писем. Одолеваемый политическими и военными невзгодами, Асквит оказался не в силах защитить старого друга и в 1915 г. вывел его из реорганизованного правительства. «Я не жалуюсь, — заметил тогда Холден. — В военное время это вполне естественно».
Король высоко ценил своего несправедливо обиженного министра. В отличие от Эдуарда VII, называвшего Холдена «чертовым радикалом-юристом и немецким профессором», его не смущали ни экскурсы Холдена в гегелевскую метафизику, ни его неуклюжие манеры, которые адмирал Фишер называл «слоновьей грацией». В 1912 г., когда Холден сменил военное министерство на должность лорд-канцлера, король заметил, что он неплохо сочетал бы не только эти две должности, но и пост посла в Берлине. Повторив королевский комплимент в письме к матери, Холден счел нужным пояснить: «Это была шутка». Через три года король, который не смог защитить этого человека от, как тогда казалось, политической смерти, стремясь продемонстрировать миру, что он по-прежнему доверяет Холдену, наградил его орденом «За заслуги» — это было в пределах монарших полномочий. В конце войны, когда король проводил парад победы, в котором участвовали территориальные войска Лондона, он настоял, чтобы Холден стоял рядом с ним на трибуне.
Свое сострадание король проявлял не только к этим поверженным титанам. Он также позаботился об освобождении двух несчастных музыкантов из немецкого оркестра Готлиба — предвоенная популярность не смогла защитить их от интернирования. В те времена, когда немногие решались защищать права сознательно уклонявшихся от военной службы, король пытался предотвратить их заключение в Дартмур, самую страшную из уголовных тюрем. А когда принц Генри написал ему из Итона, прося разрешения посетить лагерь для немецких военнопленных, мальчик получил от отца строгий выговор: «Думаю, это дурной тон; я не желаю, чтобы ты туда отправлялся… Как бы ты чувствовал себя, если бы оказался пленным, а люди приходили бы и глазели на тебя, как на дикого зверя».
На методы ведения войны врагом король реагировал с гневным презрением. Потопление безоружных торговых судов вызвало у него такое замечание: «Просто отвратительно, что офицеры флота могут делать подобные вещи». А беспорядочные бомбардировки гражданских объектов цеппелинами он называл «чистой воды убийством». Вместе с тем король отвергал любые предложения отплатить немцам той же монетой. Стамфордхэм от его имени писал премьер-министру:
