линкоры. Более того, всегда существует опасность, что этому кораблю будут давать скверные клички, созвучные с его названием[72]».
Черчилль продолжал настаивать, и тогда Стамфордхэм выпустил в него последний залп. В ответ на утверждение 1-го лорда о том, что имя Питт вызывает «исторические ассоциации, связанные с величайшими событиями», Стамфордхэм написал:
«Из тех отчетов, что Вы прислали, Его Величество узнал, что два судна, носивших название „Питт“, использовались как углевозы; из двух предыдущих одно было захвачено французским капером, а второе являлось судном, переданным флоту Ост-Индской компанией, причем имя „Питт“ было заменено на „Дорис“…
Король вполне понимает тот интерес и ту заботу, которые Вы проявили в этом деле, как и во всем, что связано с великой Службой, которую Вы возглавляете. В то же время Его Величество никому не уступает в заботах о повседневной жизни моряка, с которой всегда тесно связано имя корабля, на котором он живет и где ему, возможно, придется сражаться».
При очевидной бесчувственности Черчилля нельзя не аплодировать его всепоглощающей преданности флоту. «Вы стали настоящим водным созданием, — говорил ему Ллойд Джордж. — По вашему мнению, мы все живем в море, и все Ваши мысли посвящены морской жизни, рыбам и прочим водным тварям». В течение трех лет, с 1911 по 1914 г., он провел восемь месяцев на борту адмиралтейской яхты «Энчантресс»,[73] посетил все военно-морские базы на Британских островах и в Средиземном море, все крупнейшие суда. В мае 1914 г. в одной из таких экспедиций его гостем был премьер-министр. Мисс Вайолет Асквит в своем дневнике так писала о Черчилле:
«Когда мы стояли бок о бок на гакаборте, скользя вдоль живописного, купающегося в лучах солнца побережья Адриатики, я заметила: „Как прекрасно!“ — а он испугал меня ответом: „Да, прекрасная дальность, великолепная видимость. Если бы у нас были на борту шестидюймовые пушки, мы могли бы легко вести бомбардировку…“»
Через два месяца вся страна была ему весьма признательна за такую преданность военному искусству.
Полномочия конституционного монарха в международных делах уже давно подвергались сомнению. Даже деятельность такого беспокойного космополита, как Эдуард VII, вызывала некоторое подозрение. Может быть, визит в Париж, который он по собственной инициативе совершил в 1903 г., инспирировал англо-французскую
Сам кайзер никогда не сомневался ни во враждебных намерениях, ни в возможностях своего дяди. 30 июля 1914 г., когда война уже казалась неизбежной, он писал:
«Итак, знаменитое окружение Германии наконец стало свершившимся фактом, и та откровенно антигерманская политика, которую Англия проводила по всему миру, одержала самую впечатляющую победу… Даже после смерти Эдуард VII сильнее меня, хотя я все еще жив!»
В противоположность ему Артур Бальфур, премьер-министр времен Антанты, отказывал королю Эдуарду вообще в каком бы то ни было влиянии. «В те годы, когда мы с Вами были его министрами, — говорил он Лэнсдауну, бывшему министру иностранных дел, — он ни разу не сделал какого-либо важного предложения по серьезным политическим вопросам».
В отношении короля Георга V подобного противоречия во мнениях просто не существовало. В отличие от своего отца, который на последнем году жизни шесть раз пересек Ла-Манш, он испытывал все большее отвращение к континентальной Европе. Его нисколько не привлекали заграничные достопримечательности, он не проявлял интереса к истории, литературе и искусству других стран. Одна только империя все еще затрагивала некую романтическую струну в его сердце британского моряка. В остальном, как писал Менсдорф, он был «с головы до ног англичанином, со всеми предрассудками и островной ограниченностью типичного Джона Буля».
Эту привязанность к своему дому и очагу, к альбому с марками и охотничьему ружью нельзя назвать совершенно иррациональной. Король так и не сумел пересилить отвращения к публичным мероприятиям, а его желудок не переносил бурного моря и жирной пищи. Главное же заключалось в том, что он так и не овладел в достаточной степени иностранными языками и стеснялся обнаружить перед другими свою слабость. Вину за этот явный пробел в королевском образовании следует возложить на его родителей, которые, несмотря на настояния королевы Виктории, так и не удосужились позаботиться о том, чтобы их дети в подходящем для этого возрасте научились бегло говорить по-французски и по-немецки. При всей присущей им безалаберности герцог и герцогиня Текские не допустили подобной ошибки, и в более поздние годы королева Мария, слушая по радио Гитлера, больше всего поражалась его скверному немецкому.
Неисправимый островитянин, король даже не пытался следовать примеру отца и проводить самостоятельную внешнюю политику, независимую от своих министров. Тем не менее он не был невеждой в международных вопросах и не стеснялся высказывать свои взгляды. Он беседовал с послами, делал пометки на дипломатических депешах, читал газеты; а когда правительство требовало совершить какой-то государственный визит, он в конце концов соглашался, если его удавалось убедить, что это нужно сделать в интересах страны.
Растущее отвращение короля к зарубежным визитам не распространялось на заморские территории самой империи, чье благополучие являлось для него предметом отеческой гордости. Но хотя эта сфера государственного управления являлась именно той, в которой благодаря своему опыту и происхождению он был наиболее компетентен, либералы-министры всячески старались умерить его энтузиазм. В 1911 г. они тщетно пытались отговорить короля от проведения торжественного приема в Дели, а на следующий год не позволили принять приглашение генерала Боты посетить Южную Африку. Чарлз Хобхаус, присутствовавший на том самом заседании кабинета, где обсуждался вопрос о поездке короля, язвительно заметил: «Мы решили, что ему лучше остаться дома, чтобы люди не смогли заметить, как легко эта машина работает и без короля».
Между кабинетом и королем существовали также разногласия по поводу государственных визитов в европейские столицы. Король признавал, что подобные визиты являются его конституционной обязанностью, какие бы личные неудобства они ему ни создавали. Однако порядок, в котором они должны были следовать, послужил причиной конфликта с его политическими советниками. Министр иностранных дел, полный решимости сохранить англо-французскую
Но прежде чем все эти разногласия были улажены, забастовка угольщиков 1912 г. и постоянные волнения рабочих заставили на время отложить все государственные визиты. На следующий год король и королева совершили частную поездку в Германию на свадьбу дочери императора, однако их присутствию в Берлине недоставало того политического веса, которым обладает официальный визит на государственном уровне, так что принимающей стороне этот визит доставил мало утешения. Лишь весной 1914 г. король