дворец толпа бросала цветы в карету, и одна лавровая ветвь упала на колени короля. «Это Вам», — сказал монарх и подал ее миротворцу.
Мир с Ирландией был заключен гораздо позже. Джон Редмонд согласился с отсрочкой гомруля до окончания войны, однако остальные расценили это решение как вероломство, требующее возмездия. Неудача Пасхального восстания 1916 г., казнь сэра Роджера Кейзмента и введение призыва в армию вызвало в людях чувство горечи и ощущение предательства. Попытка сгладить противоречия между северянами и южанами путем созыва совещания из представителей всех партий провалилась, как и проведенная за три года до этого конференция в Букингемском дворце. На всеобщих выборах 1918 г. партия Шинфейн, которую возглавил Имон де Валера, получила 73 из 105 предназначенных для Ирландии мест в Вестминстере, провозгласила Ирландию независимой республикой и развязала направленную против британского правления кампанию террора и убийств.
Чтобы помочь оказавшимся в тяжелом положении силам армии и полиции, правительство направило в Ирландию отряды, состоявшие из бывших военных, методы борьбы которых не отличались большим благородством или гуманностью, нежели у их противников. «Черно-пегих» [96] ненавидели в Ирландии, им не доверяли и в Вестминстере. Король, считавший себя отцом всего народа, тяжело переживал начавшееся кровопролитие. Его позицию не разделял премьер-министр — он считал, что король устранился от борьбы. Во время длительной и в конечном счете фатальной голодовки лорд-мэра Корка Теренса Максуини Ллойд Джордж раздраженно писал: «Король — старый трус. Он до смерти напуган и стремится показать, что не имеет к этому никакого отношения». Точнее мнение короля представил Стамфордхэм в письме, написанном всего пятью днями раньше:
«Король считает, что возможные последствия смерти Максуини будут более серьезными и более отдаленными, чем если бы он был освобожден из тюрьмы и помещен в частный дом, где мог бы находиться вместе со своей женой, но под строгим наблюдением, — так, чтобы не имел возможность бежать и вернуться назад в Ирландию».
За глаза поносимый Ллойд Джорджем за нерешительность, король вынужден был выслушивать от Понсонби упреки в бессердечии. «У нас с королем был горячий спор по поводу Ирландии, который закончился криком, — говорил жене этот непочтительный слуга короля. — Я поддерживал Асквита, Грея и Роберта Сесила, а он П.М.».
В 1920 г. Ллойд Джордж выступил с новой инициативой. Билль об ирландском правительстве учреждал два ирландских парламента: один — в Дублине, другой — в Белфасте. Отвергнутая Югом, эта мера получила одобрение лидеров протестантского Севера, которые пригласили короля открыть в июне 1921 г. их новый парламент. Короля предупреждали, что его присутствие в Белфасте вызовет недовольство Дублина и что он подвергает свою жизнь опасности. Король, однако, отверг эти предупреждения — он превратит протокольное мероприятие в миссию мира. Говорят, что тем самым король бросил вызов своим неуступчивым министрам. На самом деле это не так. Речь, которую он произнес на открытии нового североирландского парламента, как и все те, что он произносил каждый год в Вестминстере, была подготовлена на Даунинг-стрит и одобрена кабинетом. Единственное отступление от традиции заключалось в том, что он убедил правительство преподнести эту речь как его личный призыв к примирению в Ирландии. Генерал Сматс в то время находился в Лондоне, прибыв туда на имперскую конференцию. Возможно, он и вправду внушил королю этот фантастический план и даже написал первый вариант его речи, однако текст, который король произнес, был творением одного из личных секретарей премьер-министра — сэра Эдварда Григга, позднее ставшего лордом Алтринчемом. В прошлом журналист, работавший в газете «Таймс», а во время войны получивший от сослуживцев по гренадерскому полку любовное прозвище Писака, он проявил на сей раз исключительные способности.
22 июня 1921 г. король, рядом с которым стояла королева, произнес следующие замечательные слова:
«Взоры всей империи, той империи, в которой, несмотря на давние раздоры, объединились многие нации и расы и в пределах которой еще до конца жизни самых молодых из здесь присутствующих появятся новые нации, сегодня прикованы к Ирландии. Эта мысль придает мне смелости преодолеть ту скорбь и то беспокойство, которые в последнее время неизменно сопровождают мои раздумья об ирландских делах. От всего сердца я молю Бога, чтобы мой сегодняшний приезд в Ирландию стал первым шагом на пути к прекращению вражды между населяющими ее людьми, к какой бы расе или религии они ни принадлежали.
В надежде на это я обращаюсь ко всем ирландцам с призывом остановиться, в знак терпимости и примирения протянуть друг другу руки, простить и забыть, объединиться ради того, чтобы на их любимой родине воцарились мир, согласие и добрая воля.
Я также искренне желаю, чтобы и в Южной Ирландии также, и по возможности, скоро, произошло нечто подобное тому, что сейчас происходит в этом зале, чтобы представился похожий случай и была бы проведена подобная нынешней церемония. Для этого парламент Соединенного Королевства в полной мере предоставил все необходимые полномочия; этому прокладывает путь парламент Ольстера.
Будущее находится в руках моего ирландского народа. И пусть это историческое собрание явится прелюдией того дня, когда весь ирландский народ, на Севере и на Юге, под властью одного парламента или двух — пусть решат сами эти парламенты — будет работать ради общей любви к Ирландии, на прочной основе взаимного уважения».
«Думаю, мою речь высоко оценили, — писал король. — Никогда еще не слышал таких оваций». Премьер-министр встретил его на вокзале «Юстон» и был необычно щедр на поздравления. Это, однако, не смягчило недовольство короля, который через несколько дней направил к нему Стамфордхэма с предупреждением и упреками. Личный секретарь короля настаивал, чтобы Ллойд Джордж немедленно воспользовался установившейся в Ирландии относительно благоприятной атмосферой. Все это очень непрочно, продолжал он, «особенно когда имеешь дело с таким находчивым, непостоянным и сентиментальным народом». Ллойд Джордж с этим согласился, заверив его, что кабинет собирается пригласить де Валера и премьер-министра Северной Ирландии сэра Джеймса Крейга на встречу в Лондоне. Стамфордхэм выразил сожаление по поводу угрожающего тона посвященной Ирландии речи Биркенхеда в палате лордов, произнесенной буквально накануне белфастской церемонии, а также ненужного заявления Черчилля в палате общин, касающегося военной области. Ллойд Джордж на это ответил, что позиция лорд-канцлера только укрепит представление о том, что речь короля является исключительно акцией Его Величества, предпринятой независимо от правительства, и таким образом повысит его авторитет в обществе — довольно ловкий ход; с помощью лести премьер-министр скрыл то, что было нарушением конституции.
После длительных проволочек де Валера принял приглашение Ллойд Джорджа принять участие в переговорах в Лондоне, и 10 июля между британскими силами в Ирландии и Ирландской республиканской армией было официально подписано соглашение о перемирии. Условия предложенного де Валера окончательного урегулирования были куда более благоприятны, чем те, что предлагались совсем недавно, — вплоть до статуса доминиона, при соблюдении, однако, прав правительства Северной Ирландии. 21 июля де Валера все это отверг, тем не менее оставив в силе соглашение о перемирии и не отказываясь от дальнейших дискуссий.
В течение нескольких недель, пока шли переговоры между Лондоном, Дублином и Белфастом, премьер-министр подробно информировал короля об их ходе, получая взамен его полную поддержку. Затем вдруг разразился скандал. В конце июля британская пресса перепечатала интервью, якобы данное одной американской газете владельцем «Таймс» и «Дейли мейл» лордом Нортклиффом, который из-за плохого состояния здоровья только что отправился в кругосветное путешествие. В нем сообщалось о резких разногласиях по ирландскому вопросу, якобы существующих между королем и его премьер-министром. Ниже приводятся наиболее существенные выдержки из этого интервью:
