«Не все знают, что даже при конституционной форме правления король при желании все еще обладает довольно значительной властью. В данном случае он ею воспользовался и произвел внушительный эффект. Во время последней встречи с Ллойд Джорджем перед тем, как отправиться в Ирландию, король спросил его: „Вы что, собираетесь перестрелять всех в Ирландии?“ „Нет, Ваше Величество“, — ответил премьер. „Что ж, тогда Вы должны прийти с ними к какому-то соглашению, — сказал король. — Так дальше не может продолжаться. Я не могу допустить, чтобы мой народ убивали таким способом…“
Когда король Георг отправился в Ирландию, кабинет попытался противостоять его усилиям, организовав через три часа после этого выступления в палате лордов и палате общин с целью вызвать у ирландцев раздражение. Это очень возмутило англичан, и когда король вернулся, то встретил возле Букингемского дворца такой восторженный прием, какого не случалось с момента начала войны в августе 1914 г.».
Подлинность интервью сразу же была опровергнута как самим Нортклиффом, так и его спутником, редактором «Таймс» Уикхэмом Стидом. Устав от жары, Нортклифф разрешил Стиду давать интервью от своего имени: таким образом, с человеком из «Нью-Йорк таймс» на самом деле разговаривал не Нортклифф, а Стид. В сделанном им публичном опровержении Стид однозначно заявил, что не мог ничего знать о том, что происходит между королем и премьер-министром, значит, не мог и цитировать их беседу. Что же касается поведения репортера из «Нью-Йорк таймс», то Стид охарактеризовал его так: «Вопрос заключается не в злоупотреблении доверием, что само по себе уже достаточно плохо. Я этого вообще не говорил».
Ллойд Джордж также сделал заявление в палате общин как от имени короля, так и своего собственного. Он отрицал, что беседа, о которой сообщалось, когда-либо имела место, и подтвердил, что король в своей белфастской речи следовал неизменной конституционной практике — точно такой, что применяется при подготовке тронных речей.
К утонувшему в потоке опровержений якобы фальшивому интервью современники быстро утратили интерес. Мы, однако, еще немного о нем поговорим, поскольку в 1952 г. официальная «История „Таймс“» признала, что по крайней мере часть этого интервью была основана на беседе между репортером и Стидом, в которой шла речь о желании короля установить мир в Ирландии и его заботе обо всех подданных. Эту беседу Стид считал частной, «не для протокола», а американский журналист решил предать ее гласности. Более того, якобы сказанное королем о кровопролитии в Ирландии очень похоже на правду и соответствует тем упрекам, которые, как мы теперь знаем, король адресовал своим министрам. Даже приписанная ему фраза «Я не могу допустить, чтобы мой народ убивали» по стилю напоминает его знаменитую отповедь, данную десятью годами позже: «Помните, господин Ганди, я не допущу никаких нападений на свою империю». Приписываемое Стиду упоминание о недовольстве короля министерскими речами, произнесенными за несколько часов до его отъезда в Белфаст, как мы уже видели, тоже имеет веские основания. Если не от Стида, то откуда же репортер «Нью-Йорк таймс» получил такую точную информацию о взаимоотношениях короля и его министров? А если именно Стид разговаривал с ним столь откровенно, то кто же стал для него авторитетным источником?
Возможный ответ на первый вопрос таков: американский журналист не стремился как-то искажать слова Стида, напротив, передал их с обескураживающей точностью, соединив в одной публикации доверительные признания с рассчитанными на публику банальностями. Ответ на второй вопрос можно найти в дневнике секретаря Ллойд Джорджа Фрэнсис Стивенсон, всегда называвшей его Д. (первая буква имени Дейвид):
«Потом он послал за лордом Стамфордхэмом и в ходе беседы с ним выяснил, что лорд С. виделся с Уикхэмом Стидом и, очевидно, разговаривал с ним в таком духе, что у того сложилось впечатление, будто у короля и Д. есть какие-то разногласия; вот и объяснение этому интервью. Д. просто в бешенстве».
Гнев Ллойд Джорджа вполне можно было понять. В течение многих месяцев он подвергался постоянным нападкам со стороны «Таймс»; всего две недели назад Стид публично назвал его самым сомнительным в Европе политиком, неискренним и лишенным чести. И именно с этим редактором личный секретарь короля решил посплетничать об отношениях своего хозяина с премьер-министром! Через несколько часов после неприятного разговора на Даунинг-стрит Стамфордхэм направил ему письмо, в котором заверил премьер-министра, что единственным мотивом его встречи со Стидом перед отъездом редактора в Нью-Йорк было желание обеспечить его поддержку правительству для достижения практического эффекта от белфастской речи короля. Сомнительно, чтобы Ллойд Джорджа это хоть как-то успокоило; маловероятно также, чтобы Стамфордхэм действительно раскаялся в своем неосторожном поступке. Их отношения, и без того прохладные, теперь стали откровенно враждебными и таковыми оставались до самого конца.
Эта ссора, однако, никак не повлияла на ту поддержку, которую король оказывал Ллойд Джорджу во время возобновившихся переговоров с де Валера. В них король играл отнюдь не пассивную роль. Часто раздражавшийся из-за незначительных изменений в его распорядке дня, теперь он демонстрировал завидную сдержанность, если речь заходила о государственных делах. Когда в конце августа де Валера, казалось, намеренно начал тормозить переговоры, некоторые коллеги Ллойд Джорджа стали настаивать, чтобы премьер-министр установил для ирландского лидера предельный срок. Ответ де Валера, проект которого премьер-министр направил на утверждение королю, нельзя было назвать ультиматумом, но его агрессивный тон возмутил последнего. В это время они с Ллойд Джорджем находились на отдыхе в горах Шотландии. Их встреча произошла в Инвернессе, где король гостил в Мой-Холле у Макинтоша, главы древнего шотландского рода. Король убедил премьер-министра убрать из письма все угрозы и спорные фразы; после того как его одобрили на состоявшемся в Инвернессе чрезвычайном заседании кабинета, письмо направили де Валера, который нашел его приемлемым и согласился возобновить приостановленные было переговоры. Это стало последним вкладом короля в англо-ирландские дискуссии, не считая предупреждения премьер-министру не ввязываться в споры относительно терминологии. 6 декабря король уже смог исполнить приятную обязанность, поздравив своих министров с подписанием соглашения, учреждавшего Ирландское свободное государство — со статусом доминиона в рамках Британского Содружества наций. «В основном мы обязаны проявленному П.М. терпению и готовности к примирению, — записал король в дневнике. — Честь ему и хвала. Надеюсь, что спустя семь столетий в Ирландии наконец наступит мир».
Его надежды оказались иллюзорными. Король прожил недостаточно долго, чтобы увидеть, как рвутся последние нити, связывавшие Ирландское свободное государство с Британским Содружеством. Но уже в последние годы своего царствования он стал бессильным свидетелем грубых уловок и вероломства, гражданской войны, насилия и кровопролития, вызванных сектантскими настроениями. «Какими дураками мы были, когда не приняли гладстоновский закон о гомруле, — говорил он в 1930 г. Рамсею Макдональду. — Тогда империя не получила бы Ирландское свободное государство, доставляющее нам столько хлопот и разрывающее нас на куски».
Подобно многим из своих подданных, король после войны также испытывал финансовые затруднения. Его цивильный лист, или официальный доход, был зафиксирован в 1910 г. парламентским законом «для обеспечения чести и достоинства королевской семьи». Это приносило ему 470 тыс. фунтов в год, из которых 110 тыс. отпускалось на его личные нужды, а остальное шло на функционирование различных институтов монархии. Он также ежегодно получал определенную сумму из доходов герцогства Ланкастерского, обладавшего значительной собственностью; в первый полный год его царствования эта сумма равнялась 64 тыс. фунтов, но к 1921 г. упала до 44 тыс. Королева продолжала получать ежегодную ренту в 10 тыс. фунтов, выделенную «для ее самостоятельного и исключительного пользования» еще как принцессе Уэльской. Старший сын короля, принц Уэльский, не имел цивильного листа, но взамен получал значительные доходы от герцогства Корнуоллского, которое могло приносить до 80 тыс. фунтов в год. Его младшим братьям ежегодно полагалось 10 тыс. в год по достижении совершеннолетия и еще 15 тыс. после вступления в брак. Принцесса Мария получала 6 тыс.
Сразу после восшествия Георга V на трон кабинет запросил высшего чиновника министерства юстиции сэра Руфуса Айзекса, должен ли король платить налоги. Его мнение основывалось на известном изречении