— Что это, дорогая леди? — поинтересовался По, забрав пакет со стола и оценивая его вес. — Вы в курсе?
— Какая-то книга, — ответила негритянка. — Знающие люди сказали, что она ничего не стоит.
Глава 67
Мои грезы — о неведомом
Ольга Хейс вбежала в гостиную, стряхивая снег с башмаков. Отец дремал у огня, вытянувшись в кожаном кресле Кольта, но ее приход разбудил его.
— Папа, я была на рынке Джефферсон с Анной Линч, и она поведала, что миссис Осгуд разошлась с мужем. Говорят, наша поэтесса беременна, и не обязательно, что это ребенок ее мужа. Более того: к этим слухам добавилось еще кое-что.
Констебль проснулся окончательно.
— Сплетники судачат, что положение Фанни — привычное дело для Эдгара. В народе говорят, что именно от мистера По забеременела Мэри Роджерс и с ним же отправилась в таверну «Ник Мур», чтобы сделать аборт. А теперь, дескать, негодяй вынуждает к тому же миссис Осгуд.
Хейсу стало грустно и тоскливо.
— Женские языки смертоносны, как кинжал, — вздохнул он, а потом спросил у Ольги, не знает ли она новый адрес писателя.
— Эмити-стрит, восемьдесят пять.
Прошло около года с тех пор, как Джеймс Харпер потерпел сокрушительное поражение. Избираясь на второй срок от нейтивистской партии,[31] он проиграл.
Издатель не сумел предугадать, что его пребывание на посту мэра окажется столь мимолетным. Он изображал верного защитника народных интересов, выступал за экономию, снижение налогов, ограничение штата городских учреждений и общественный контроль. Однако бедняга и представить себе не мог, что его воинствующая позиция в отношении католиков приведет к провалу. Хозяин печатного дома испытал большое разочарование: ему не удалось почуять перемены, оценить растущую силу трущоб и участие в голосовании бедных жителей Нью-Йорка.
Через несколько дней после вступления в должность новый мэр, Уильям Хейвмейер, распустил «звездную полицию»: их стали называть «копами», однако не тронул их значки в виде звезд. Городской глава набрал новую муниципальную гвардию в количестве восьмисот человек и поставил во главе своего собственного человека, Джорджа Матцелла.
Старина Хейс стоически перенес новость о своей отставке.
Он сам голосовал за нового мэра и в точности знал, что будет после того, как этот богатый сахарозаводчик займет пустующее кресло.
Констеблю исполнилось семьдесят пять лет, и пагубное влияние возраста чувствовалось все явственнее. Поэтому он не воспринял увольнение как личную обиду. Более того, мэр и комиссар полиции просили его сохранить титул и звание главного констебля.
Однако знаменитый детектив чувствовал гнев и бессильную ярость при одной мысли о Мэри Роджерс. Последнее нераскрытое дело не давало ему покоя. Однако негодование само по себе не способно привести к разгадке.
Добравшись до дома, находившегося по адресу, сообщенному Ольгой, Старина Хейс узнал от хозяйки, что семейство снова переехало, не оставив никакой информации касательно местонахождения их нового жилища.
Будучи всего в нескольких кварталах от квартиры Анны Линч, сыщик решил отправиться туда: быть может, ей известно, что случилось с По.
— Вот так сюрприз, мистер Хейс!
Узнав о цели его прихода, хозяйка салона без особого энтузиазма подтвердила и даже приукрасила подробностями грязные сплетни, ходившие насчет Эдгара и миссис Осгуд.
— Вы знаете, где я могу найти его?
— По сейчас живет к востоку от Бродвея. Я только вчера была там, чтобы выразить свое сочувствие — не столько ему, сколько тетушке и жене. Эдгар утверждает, что здание прежде принадлежало богатому коммерсанту, но это не так. Обычный дом. Должна признаться, он с семьей живет в довольно жалких условиях. Если не ошибаюсь… дайте-ка взглянуть… да, — она посмотрела в своем дневнике, — именно так, номер 195.
— Спасибо, мисс Линч.
— Вам спасибо, мистер Хейс.
Констебль вызвал Бальбоа.
Они ехали на восток по Уэйверли-плейс в маленьком экипаже, глядя на дома и улицы, посыпанные снегом, потом свернули направо, на Бродвей, и поехали по его широкой мостовой.
Дом По выглядел так, как описывала Анна Линч: низкое ветхое здание неподалеку от Четем-сквер. Сыщик прошел по темному коридору в заднюю часть здания. Схватившись за перила, в тусклом свете дошел до первой площадки, немного отдохнул, добрался до второй и, наконец, очутился на третьей, отдышавшись в прихожей, прежде чем постучать.
На короткий стук откликнулась миссис Клемм, без особого воодушевления пригласив гостя войти.
По вышел из дальней спальни, лицо его раскраснелось, волосы были мокрыми, словно поэт держал голову под колонкой.
— Господин главный констебль, — проговорил он в некотором смущении. — Разве вы не вышли в отставку?
— Вышел, сэр. Я явился как частное лицо и должен по-джентльменски поговорить с вами.
Писатель отослал тетушку. Однако, прежде чем она покинула маленькую комнату, снова позвал ее и спросил о жене. Мадди сообщила, что она дремлет в спальне.
Как только миссис Клемм ушла, Хейс, тщательно подбирая слова и стараясь говорить потише, сообщил о причине своего визита, спросив о миссис Осгуд и ее беременности.
— Уверяю вас, беспокоиться не о чем, — сказал писатель. — Ясно, что американские писатели сговорились, желая умалить мой гений и не дать ему прозвучать в полный голос. Но это не остановит Эдгара По. Я скоро отправлюсь в Англию и прочту своего «Ворона» самой королеве Виктории. Конечно, это только усугубит зависть моих братьев и сестер по перу. Но отступать нельзя. Только потомки способны оценить мое творчество. Будущие поколения отделят зерна от плевел, и тогда черную птицу услышат и она воссияет как чистейшей воды бриллиант.
— Мистер По, — мягко сказал Хейс, — вы знаете, как все это выглядит в глазах внимательного наблюдателя? Я был вашим защитником, но это становится все труднее. Умоляю вас, сэр, как добропорядочный гражданин города Нью-Йорка, ответьте мне: вы ли виновны в том, что миссис Осгуд беременна?
— Нет, — заявил поэт твердо, хотя на лице его изобразилось некоторое смущение.
— Не вы?
— Я же уже сказал вам, что нет.
— Однако в городе слышно совсем иное. Поговаривают не только о том, что вы отец этого ребенка. Ваше имя снова всплыло рядом с именем Мэри Роджерс.
— Бывают ли у вас грезы? — внезапно спросил По, словно не слышал слов констебля.
Хейс надул щеки, а потом выдохнул, устало и безнадежно.
— Да, сэр, — ответил он. — Боюсь, это свойственно нам всем.
