сапожки из немецких плащ-палаток. Я иду немного сзади, стараясь как можно увереннее чувствовать себя с автоматом через плечо. Автомат мне Дали новенький, немецкий. Они легче наших.
Но все равно мне с ним не очень-то удобно. Я перебрасываю его с одного плеча на другое и, наконец, беру в руку, хан, наверное, я выгляжу воинственнее.
Сычев неожиданно останавливается.
— Смотри, младший лейтенант, вон она, наша желанная.
Мы смотрим на высотку, где должны быть этим же вечером. На карте она выглядит гораздо дальше. Там пролегает большое пространство, расцвеченное зеленым, желтым, коричневым, голубым — леса, поля, луга, холмы с выходом горной породы' А тут совсем рукой подать.
Несколько минут Сычев стоит неподвижно, напряженно всматриваясь в даль, потом резко поворачивается и возвращается на дорожку, с которой мы только что свернули, чтобы глянуть на «желанную». Я послушно следую за ним.
Вряд ли старшина особенно доволен моим обществом. Да это, собственно, и понятно. Он опытный разведчик, а я… Случись что со мною — надо меня вытаскивать, а это тяжело и опасно. А на меня надежда слабая… Я это понимаю, но все-таки. Почему он молчит? Только чуть слышно насвистывает что-то.
Но, впрочем, скучать некогда — я иду и повторяю строчки приказа, даже пытаюсь читать их, как стихи: «Командир корпуса приказал — двоеточие, первое…» Кончаю, начинаю снова… Может быть, Сычев занят тем же самым, потому и молчит?
Мы погружаемся в прохладную полутень хвойного леса. На солнце еще жарковато, хотя уже сентябрь и листья приобрели вполне осеннюю окраску. А здесь прохладно. Мы проходим мимо кухни, от которой соблазнительно пахнет свежим борщом. Остановиться бы, перекусить. Но у нас нет времени. А с собой все, что нужно: хлеб, консервы, кофе, сахар и даже спирт в маленькой изящной фляжке — личный подарок Власенко. У него оказались две такие фляжки, вот он и подарил мне одну. — Лешка, Лешка, постой!
Мы останавливаемся. Легок на сомине, Власенко. Запыхался, пока бежал за нами.
— На вот, получай!
И сует мне в руку новенький офицерский трофейный «вальтер» — целый месяц я безуспешно клянчил такой пистолет у Вальки. Я прячу пистолет в карман, жму руку Власенко и бегу, догоняя далеко ушедшего старшину. Он никак не прореагировал на появление своего прямого начальства и даже не замедлил шаг.
Я догоняю его, и мы снова идем вместе. Он на полшага впереди, я — сзади. Мы огибаем землянки связистов, медпункт, рацию, расположившуюся под густым деревом, и круто сворачиваем вниз.
Мы идем быстро, так что даже слышно, как бьется о ноги Сычева его длинный, по-морскому подвешенный кортик.
Лес кончается, за ним начинается густой кустарник. У последнего дерева Сычев останавливается.
— Слушайте, — говорит он, — есть разговор.
Я.замечаю в его голосе какие-то особые интонации, дружеские, товарищеские.
— Нам сегодня в одной упряжке идти… Полковник ясно сказал: приказ донести надо, не один, так другой. Глянем, как там на бумаге.
Он вынимает из кармана затейливо сложенную карту, быстро разглаживает ее.
— Потом возьмете себе. Мало ли что может случиться, с картой все веселее. Фонарик есть? Хорошо. А теперь смотрите внимательно. Капитан показал все правильно, но не совсем. Сделаем небольшой загибон, путь будет короче и удобнее. Спускаемся вот здесь. Зона обстрела. Фриц сейчас нервничает сильно, по одному человеку открывают такой огонь, что спасу нет. Но паниковать не стоит — пройдем. После лощины начнется лес. Кругом мины. За передовой — она тут жиденькая — снова мины, И до самых наших, до позиций дивизии, все время мины, мины и мины. Фрицы в лощине бродят группами. По одному они там боятся показываться. Ихние противотанковые мины тугие, человека хорошо держат. На наши так не надейся. Могут н рвануть. Да-а! Колесить нам некогда, надо вечером переходить. Ночью оно удобнее было бы, но приказ…
Он улыбается. И мне сразу становится легче, будто я тоже глотнул спирта из фляжки, к которой только что приложился старшина. Он, видно, меня понял, подмигнул:
— Нельзя, с непривычки еще не туда пойдешь. Ну, с полем.
Отправились.
Какой приветливой казалась зеленая лощина, когда мы смотрели на нее сверху. Но сейчас она показывает нам зубы. Как только мы ступаем на траву, выходим из укрытия, начинается форменная свистопляска. Гитлеровцы понатыкали кругом минометов, стреляют, будто им приказано полностью опустошить склад боеприпасов. Мины, надсадно воя, рвутся вокруг.
Откос крутой, поэтому мины падают или далеко внизу, или сверху, забрасывая нас комьями земли. Мы бежим, падаем, снова бежим. Откос становится пологим, потом совсем исчезает. Под ногами сыро, это болотце, поросшее густой травой.
Обстрел стихает так же внезапно, как и начался. Мы стряхиваем с себя воду и грязь, вытираем лица.
Сычев смеется.
— Ну вот, ванну приняли. Это полезно. Зато почти час сэкономили. Только слушай. В следующей раз не вскакивай сразу после разрыва, считай, до десяти. Осколки летают долго. А так ты молодец. Ну, пошли.
Лощину мы проскочили и снова шагаем среди деревьев. Вечером переходить надо, вот в чем — загвоздка, — задумчиво говорит старшина, — Под утро мы проскочили оы, как к теще на блины. Но Новиков сказал — пораньше…
Да, надо пораньше. Наступать будут ночью, удар неожиданный. В «слоеном пироге» можно так запутаться… Нужно прибыть пораньше.
Из укрытия выскакивает встрепанный артиллерист.
— Какого черта тут бегаете? Обойти, что ли, нельзя? Видишь, как фриц психует, бьет по воробьям. А у нас закрытые позиции. Вот как двину…
Старшина не удостаивает его ответом, и мы гордо проходим мимо.
В лесу снова много народу. Знакомая картина. Связисты тянут куда-то провод, к батарее привезли снаряды, их разгружают, из-за пышных кустов слышен хохот — здесь артиллеристы развернули, походную баню. На маленькой полянке лейтенант с новенькими погонами проводит занятия. Целый взвод новобранцев в новом обмундировании слушает доклад о международном положении.
Старшину и здесь все знают. Он идет, раскланиваясь, как на главной улице своего родного города. Я шагаю рядом, купаясь в лучах его славы.
Мы идем по обрывистому склону, огибающему вершину очередного холма. Людей становится все меньше.
Сычев идет теперь медленно, тщательно всматриваясь в дорогу. Потом он останавливается, наклоняется, становится на колени, что-то высматривая в густой траве. Я стою, не зная, что мне делать. Наконец Сычев встает, отряхивает землю с колен.
— Пойдем дальше след в след. Держись на четыре шага дальше. Если хлопнет гулко, беги назад как можно скорее. Ежели засвистит сначала — значит прыгающая, ложись под нее и жди, когда взорвется. Так она не страшна.
— А что — мины? — Я говорю нарочито небрежным тоном, но вряд ли это получается сколько-нибудь убедительно.
Сычев отвечает как-то нехотя:
— Саперы тут дорожку сделали, но всякое может быть. Мины, брат, гнусная штука. Кто их только выдумал!
Я иду по бурому склону, стараясь точно попадать в следы мягких сапожек идущего впереди Сычева. Он шагает теперь совсем медленно, иногда останавливается, простукивая дорогу длинной палкой, которую он захватил в лесу. Я тоже останавливаюсь, жду, когда можно будет идти дальше. И каждый раз после такой остановки трудно поднять ногу и еще страшнее ее опустить. Иногда под ногами осыпаются комья рыхлой земли. И тогда сердце громко екает.
