Недалеко от нас тянулась цепь озер. По их берегам торчали стволы лиственниц. Я знал, что водоемы здесь чаще всего образуются из-за протаивания льда. Лед этот упрятан под почвой. Сверху растут лиственницы, их корни и нижние части стволов как бы по наследству достаются потом рыбьему населению — щукам, чирам, хариусам.
В тонком слое жизни, распластанном по здешним тундрам, вечный сон часто приходит на смену подъему и цветению. Предательски ненадежны ледяные стены: их прорывает вода, и тогда целое озеро вдруг уходит в реку. На обнаженном дне остаются черные пни, ил, торф — и тут же режут лед ручьи, протаивают новые лабиринты в мерзлых толщах. Не в таких ли вот местах гибли некогда мамонты?
— Если и остались мамонты, то встретить их можно только здесь, сказал я Василию.
— Ни разу не видел большого зверя, — ответил он серьезно и, подумав, добавил: — Давно-давно ездили на собаках к островам, кость добывали. Сейчас ее совсем мало осталось.
— Далеко ездили?
— Далеко. К Новосибирским островам. Через проливы.
…Лес прячется здесь в долинах горных речек. В широких заболоченных котловинах, где ископаемый лед выступает над урезом воды, лиственницы ростом не больше человеческого. Я срезал одну из этих страдалиц: ствол насчитывал больше ста годичных колец.
Сверху, с эля, хорошо все видно: окрест мерцают бледные лики озер, над ними возвышаются округлые безлесные вершины горных кряжей.
Все чаще играли сполохи.
И не однажды светлело небо на севере и над равниной вставал мягкий ровный свет. Зеленовато- голубые огненные лучи разбегались по всему небосводу, словно ища кого-то: шайтана, царь-птицу, крылатого скакуна… Лучи поочередно вспыхивали, расширялись, крутясь, точно веретено, теряли огненное оперение; словно с жар-птицы, слетали с них яркие перья и светлый пух. Начиналась гигантская пляска, хоровод. Вырастали и рушились невесомые замки, небесные мосты. Мгновение — и картина менялась. Словно со дна моря вдруг выплывали очертания дальних сопок. Над тундрой занимался пожар. И долго еще метались вокруг причудливые его отсветы.
Вечерами, когда работа была окончена и я чувствовал приятную ломоту в теле, меня тянуло иногда в город, к людям. Олонгоев предоставлял мне полную свободу и молча курил старую юкагирскую трубку (она досталась ему от отца). От поездок он отказывался:
— Поезжай, я здесь, у чувала, посижу, трубку покурю.
Я брал эль и через пятнадцать минут был в Черском или в Алазейске. Полет над сияющей снегами равниной освежал и оставлял в памяти ощущение девственного простора, неподвластного еще человеку.
Там, в Алазейске, я встретил Силлиэмэ, девушку с монгольским лицом, в унтах, русском платке и белой оленьей накидке. Во Дворце книги, где она работала, было, пожалуй, пустовато. Она отвела мне комнату, где я не то писал, не то дремал, не то читал. Так проходило два-три часа, потом я провожал ее домой и возвращался к Олонгоеву.
Кабинет Силлиэмэ тоже был уставлен книжными полками, среди них вились незнакомые мне лианы с алыми цветами. Она подолгу слушала о «Гондване», об океане и колдовала с газовой горелкой и прозрачным кофейником, похожим на колбу алхимика. Как-то она спросила:
— Правда ли, что хотят взять у Солнца побольше света и тепла?
— Правда. Есть такой проект.
— Это трудно, даже не верится… Разве мало того, что оно дает сейчас?
— Пока хватает. Только вот у вас здесь холодновато.
— Да ничего вроде. От тепла земля оттает, тогда и поплывет все дома, мосты, дороги. Много тепла — плохо.
— Много и не будет. Нужна энергия. Как человеку кровь, так и планете необходима энергия. Для космических и лунных станций. Для поселков на Марсе. Для межпланетных и межзвездных кораблей.
— Это не скоро будет.
— Что не скоро?
— Солнечный туннель.
— Туннель… а ведь верно, и так можно назвать. Раньше отводили воду из озер по туннелям на турбины. А сейчас вот подумывают о том, чтобы от самого Солнца свет к Земле подвести.
— Только туннель будет прозрачным, как из стекла. Его образуют частицы, атомные ядра. Все это я слышала много раз. И читала. Извини, Глеб, я тебя немного разыграла. Ведь я давно хочу поехать на эту стройку. Жду не дождусь, когда же это начнется. Ведь интересно, да?
— Я едва не оказался в роли старого-престарого чудака, который с ученым видом намеревался изречь истину.
— Не кокетничай, ты молод. Чудак… Может быть. Но разве без этого можно? Чудаки те, кто от других отличается. Ну и что?
— Нет. Никаких чудачеств. Помнишь, у Свифта один презабавный старикан восемь лет разрабатывал проект извлечения солнечного света из огурцов? Быть может, мы чем-то на него похожи.
— Ну нет!
— Почему же?
— Нужно было быть очень смелым человеком, чтобы два с половиной века назад думать об использовании солнечного тепла. А сегодня об этом каждый школьник знает. Потому и непохожи.
У нее было много старинных книг.
На просторных деревянных полках разместились сотни томов: среди многоцветья прописей на их плотных корешках мелькали слова-солнцецветы. Корона Солнца; солнечные бури; лучи, дарующие жизнь, — все это слова из заголовков, все это обещало рассказы о Солнце. Зачем же ей старые-престарые книги? (А кроме них, были и другие — легенды и сказы названия их забылись.)
Позже я спросил ее об этом. Ответ был прост:
— Мои предки называли себя людьми Кюн Эркен.
— Кюн — Солнце! — догадался я и обрадовался догадке.
— Угадал. Теперь угадай, что означает Эркен…
— Эркен… Эркен… — повторял я. — Нет, не знаю. Об этом ты не говорила.
— Ну и что же! — тихо воскликнула Силлиэмэ. — Загадка так проста!
— Яркое! — твердо сказал я и в глазах ее прочел: «Да!»
— Люди лучезарного Солнца. И я тоже, — сказала Силлиэмэ. — Похожа?
— Конечно, — сказал я. — Иначе ни за что не угадал бы смысл второго слова. Ты похожа на таитянку.
— Ты видел таитянок?
— Никогда. Так, на картинах… Гоген, другие…
— Они, по-твоему, красивые? Или… нет?
— Не знаю. Быть может. Те, что похожи на тебя.
— Не надо, — сказала Силлиэмэ, — это у тебя плохо получается. И скучно.
— Расскажи о лучезарном Солнце.
— Ты знаешь о нем больше моего.
— Теперь я не уверен в этом.
— Хорошо, я расскажу, — вдруг согласилась она. — Я расскажу о людях с поводьями за спиной…
И это, по словам Силлиэмэ, было еще одним поэтическим названием племени солнцепоклонников, легендарных кураканов, пришедших с юга. А поводья — это лучи, с помощью которых Солнце управляет ими. Их земли Алтай, Саяны, Забайкалье, может быть, и другие — к югу от Алтая. Десять столетий назад пришли они на Север. Они принесли с собой свои легенды, предания, умение жить в ладу с природой. Сам их приход стал легендой, наверное, он все же растянулся на века и десятилетия. Кюнгэсэ символическое изображение солнечного диска, железный кружок, пришитый к старинному шаманскому костюму, который увидишь разве что в музее, — память о прошлом. И маленькие гравированные серебряные пластинки на серебряном же кольце напоминали о солнце, о юге. Пространное и звучное слово «илинкэлин-кэбисэр» (так они назывались) чем-то сродни «бисеру» и русскому «кольцу». Может быть, родина их была далеко на
