— Да, возможно, к чему-то подобному.
— Чему-то подобному, сэр?
— Ты спрашивал, может ли моя работа привести к взрыву или в результате ее может случиться что- то подобное. Я не вижу, как может она взорваться, это я про мою работу.
— Ага. Но может произойти что-то подобное?
— Может, да, может — нет. Кто знает?
— Но может и да. Что именно?
— Все, что угодно.
— Как это все, что угодно? — спросил я.
— Все, что можно себе представить.
— Сэр?
— Возьми еще пирожное.
— Сэр, представить себе можно все, что угодно.
— Да. Это правильно, воображение не знает границ.
— То есть все, что угодно, может пойти не так?
— Может — не означает, что пойдет. Любая ужасная катастрофа может произойти, но, вероятно, ничего такого не случится.
— Вероятно?
— Вероятность — важный фактор, Одд Томас. Кровяной сосуд может лопнуть в твоем мозгу, убить тебя буквально через мгновение.
Я тут же пожалел, что не взял второе пирожное.
Он улыбнулся. Посмотрел на часы. На меня. Пожал плечами.
— Видишь. Вероятность небольшая.
— Если случиться может что угодно и, допустим, это случилось, могут в результате этого многие люди умереть ужасной смертью?
— Ужасной?
— Да, сэр. Ужасной.
— Это субъективная оценка. Ужасная смерть для одного может не быть такой уж ужасной для другого.
— Ломающиеся кости, разрывающиеся сердца, раскалывающиеся головы, горящая плоть, кровь, боль, крики… вот про какой ужас я говорю.
— Может, да, вероятно — нет.
— Опять вероятно.
— Скорее всего, они просто перестанут существовать.
— Это смерть.
— Нет, тут другое. После смерти остается труп.
Я уже потянулся за пирожным. Убрал руку, не взяв одно из двух, лежавших на тарелке.
— Сэр, вы меня пугаете.
Сидящая на земле синяя цапля удивляет, когда встает на свои длиннющие ноги-палочки. Вот и брат Джон, когда он поднялся с кресла, вроде бы вытянулся еще сильнее с того момента, как я видел его в последний раз.
— Я и себя напугал, очень напугал, и страх этот со мной уже несколько лет. Со временем учишься с ним жить.
Встал и я.
— Брат Джон… какую бы работу вы здесь ни делали, вы уверены, что ее нужно продолжать?
— Мой разум дарован мне Богом. Моя святая обязанность — использовать этот дар.
Я его очень хорошо понимал. Когда одна из душ мертвых, погибших насильственной смертью, приходит ко мне за справедливостью, я всегда чувствую себя обязанным помочь бедняге.
Разница в следующем: я полагаюсь на здравый смысл и что-то такое, что можно назвать шестым чувством, тогда как в своих исследованиях брат Джон использует исключительно свой интеллект.
Шестое чувство — нечто магическое, предполагающее наличие сверхъестественного уровня. Человеческий интеллект, однако, при всей его мощи и триумфах формируется исключительно в этом мире, а потому способен ошибаться.
Руки этот монах, как и мозг, получил от Бога, но он мог воспользоваться ими и для того, чтобы душить детей.
Я не счел нужным напоминать ему об этом. Только сказал:
— Мне приснился кошмар. Я тревожусь из-за детей, которые живут в школе.
В отличие от сестры Анжелы он не сразу понял, что слова о сне — ложь.
— В прошлом твои сны становились явью?
— Нет. Но этот был очень… реальным.
Он натянул капюшон на голову.
— Старайся, чтобы тебе снилось что-то приятное, Одд Томас.
— Я не могу контролировать свои сны, сэр.
Он отечески обнял меня за плечи.
— Тогда, может, тебе не стоит спать. Воображение — это жуткая сила.
Я не помнил, как пересек комнату вместе с ним, но теперь кресла остались позади, а передо мной беззвучно открылась дверь. За дверью находился вестибюль, залитый красным светом.
В одиночестве переступив порог, я повернулся, чтобы посмотреть на брата Джона.
— Сэр, становясь из просто ученого монахом-ученым, вы не подумывали о профессии продавца покрышек?
— В чем соль?
— Это не шутка, сэр. Когда моя жизнь стала слишком уж сложной и я больше не мог быть поваром блюд быстрого приготовления, я подумывал о том, чтобы уйти в мир покрышек. Но вместо этого пришел сюда.
Он молчал.
— Если бы я стал продавцом покрышек, помогал людям выбрать хорошую резину по адекватной цене, то приносил бы пользу. Если бы я мог быть продавцом покрышек и никем больше, всего лишь хорошим продавцом покрышек, имеющим возможность вечером вернуться в маленькую квартирку к девушке, которую когда-то знал, мне бы этого хватило с лихвой.
На его фиолетовых глазах лежал красный отсвет. Он покачал головой, отвергая мир покрышек.
— Я хочу знать.
— Знать что? — спросил я.
— Все, — ответил он, и нас разделила дверь.
Со сверкающей полированной надписью на передней панели: «PER OMNIA SAECULA SAECULORUM».
«Вовеки и навсегда».
Через шипящие двери, через желтый свет и синий я поднялся на поверхность, вышел в ночь, запер бронзовую дверь своим универсальным ключом.
«LIBERA NOS A MALO», — гласила надпись над дверью.
«Убереги нас от зла».
Когда я пересекал двор аббатства, пошел снег. Огромные снежинки грациозно кружились в темноте под вальс, которого я не слышал.
Мороза я уже не чувствовал. Возможно, в John's Mew было холоднее, чем мне казалось, и в сравнении с подземельем зимняя ночь была даже теплой.
Несколько мгновений спустя отдельные снежинки слились в белый поток. Этого момента я и ждал, сидя у окна моих гостевых апартаментов на третьем этаже, до того, как во дворе появились Бу и бодэч.
До прихода в этот монастырь я жил в Пико-Мундо, маленьком городке, затерянном в калифорнийской пустыне. И впервые увидел, как падает снег, этой же ночью, только чуть раньше, когда небо расщедрилось лишь на несколько снежинок.
