– Слухаю. А, це ты… Добре… Слухай, Ваня, забежи до Нины, визьми бутылку лимонаду. Я сёгодни з ранку ничого нэ йив, а зараз щось аппетит появывся… Да, Ваня, и сам знаешь, чого ще… Гроши я Нине потим виддам… Та ни, визьми тильки хлиба, бильш ничого нэ трэба. У мэнэ сало е.
Положив трубку и обернувшись, Петрович увидел, что Аполлон уже приспускает шорты на колени.
– Ты що, сказывся? Стиприза мэни тут тильки нэ хватало! Туалет, знаешь, дэ? – Петрович махнул рукой в неопределённом направлении. – З другого боку вокзала, за магазином. Там побачишь. А сумка нехай поки ще тут постойить.
Аполлон застегнул шорты, замялся. В сумке, правда, в двойном дне, лежала кругленькая сумма. Лейтенант заметил его нерешительность, ухмыльнулся:
– Та нэ бийсь ты. Кому вона потрибна, твоя торба. Вытягны гроши, як боишься, та иды.
– Да нет, чего мне бояться. Деньги у меня в кармане, – отвёл подозрения Аполлон.
– Ну тоди иды. Ничого з твоею торбою нэ будэ.
В это время в отделение зашли какие-то мужчина и женщина в железнодорожной форме, и Аполлон, окончательно успокоившись, взял лежащие на сумке спортивные брюки и вышел. Вошедшие железнодорожники проводили его любопытствующими взглядами. Петрович улыбнулся им с интригующим видом.
На улице солнце жарило вовсю. Аполлон надел очки, вздохнул. Свернув за угол и миновав здание вокзала и памятник гетману, поравнялся с небольшим аккуратным продовольственным магазинчиком с окнами во всю стену по обе стороны от входа. В окна было видно, как внутри несколько покупателей рассматривали витрину. С молоденькой продавщицей любезничал уже знакомый Аполлону милиционер Ваня.
В двух десятках метров от магазина Аполлон увидел небольшое серое сооружение, окружённое такого же цвета двухметровым глухим забором. На ближайшей к Аполлону стороне забора едва различимо проступал начертанный мелом какой-то значок, похожий на усечённый конус.
Аполлон задумчиво посмотрел на этот символ. 'Наверное, силуэт женщины в юбке, – подумал он, – значит, мужской – с той стороны'. Поблизости никого не было. Аполлон свернул за угол, и оказался за забором в закутке, из которого можно было попасть в туалет через зияющий дверной проём. Двери не было. 'Видно, на лето снимают – жарко'. Аполлон шагнул в тёмный прямоугольник. Некоторое время, пока глаза привыкали к полумраку, – помещение освещалось только через расположенное под потолком окошечко, – он ничего не видел. Вдруг прямо перед ним, откуда-то снизу, раздался пронзительный женский визг, и, словно из-под земли, в полутора метрах от Аполлона возник тёмный силуэт. Вскочившая с перепугу тётка, видимо, не успев довести до конца начатое дело, судорожно натягивала трусы.
Аполлон от неожиданности оторопел.
– Извините, это разве не мужской? – предельно вежливо спросил он.
Тётка продолжала визжать и оправлять бельё и юбку.
Аполлон, наконец, понял, что вопросы здесь неуместны, и выскочил наружу. Посмотрел на забор. На нём мелом была выведена большая буква 'Ж'. Аполлон с недоумённым видом обошёл забор к другому концу, уставился в раздумье на конус. 'Чёрт, это же была буква 'М'. Мужской, значит', – дошло, наконец, до него.
Не раздумывая долго, подгоняемый виной за только что совершённое, хоть и невольно, форменное безобразие, Аполлон поспешил свернуть за забор. И не успел среагировать на возникшую сразу за забором лужу. Белая чистенькая кроссовка наполовину скрылась в бурой жидкой грязи, пахнувшей застоявшейся мочой. Аполлон вынул ногу из грязи, потрепыхал ей, как шелудивый котёнок. Прижавшись к забору, обошёл лужу, и ступил на порог собственно туалета. Подождал, пока глаза стали различать обстановку. И правильно сделал, потому как весь бетонный пол был скрыт под слоем мочи, окультуренной обрывками газет. И хотя было видно, что этот проливчик, отделявший вход от возвышения с несколькими большими отверстиями, был совсем неглубокий, Аполлон не решился его форсировать. Над одним из отверстий преспокойненько восседал на корточках старик с оголённым задом, с помятой газетой в руке, и задумчиво курил папиросу.
'Пошли они все к чёрту!', – Аполлон повернулся и, бочком-бочком миновав уже знакомый заливчик, вышел за забор.
Отойдя к большому тополю, росшему в нескольких метрах за туалетом, стал усиленно очищать обувь о траву. Покончив с этим занятием, снял шорты и, уже расправляя брюки, перед тем как их надеть, поднял голову.
У входа в магазин стоял милиционер Ваня с двумя бутылками и буханкой хлеба в руках и смотрел в его сторону. Позади сержанта несколько человек тоже с любопытством смотрели на непривычное явление и, улыбаясь, оживлённо его обсуждали.
'Всё', – мелькнуло в Аполлоновых мозговых извилинах, и из их глубины выплыла и быстренько промелькнула вся короткая жизнь их обладателя. 'Всё, приплыл… Теперь всё равно'. Аполлон обречённо- вызывающе сел на траву, не спеша разулся, встал, надел брюки, снова обулся. И только тогда поднял голову.
Публики, глазевшей на эту процедуру, заметно прибавилось, но Вани уже не было.
'Странно. Неужели ушёл?!'. Аполлон некоторое время с недоумением смотрел на расходящихся зрителей. Идти в отделение не хотелось страшно. А надо – сумка-то и паспорт там. Заметив неподалёку колонку, подошёл к ней, помыл кроссовки, руки, сполоснул лицо. Настроение немного улучшилось. Зеваки разошлись. Ничего не поделаешь, надо идти.
Аполлон тихонько приоткрыл дверь в отделение.
Петрович стоял спиной к двери возле открытого сейфа, и чем-то там манипулировал. Ваня, повернувшись в его сторону, увлечённо жестикулировал, рассказывая о только что виденном 'преступлении':
– …А из женской уборной вышел, разделся совсем… Там бабы ходят, дети малые… и большие тоже, а он стоит голый, и хоть бы хны… И ещё нагло так лыбится, как майская роза…
Со стороны сейфа послышался хлопСк открываемой бутылки, и вслед за ним – звук наливаемой в стакан жидкости.
'Лимонад', – сообразил Аполлон. Но взгляд его, скользнув по столу Петровича, обнаружил ещё не открытую бутылку и буханку хлеба.
Тем временем Петрович ритуально произнёс:
– Ну, хай живе Радянська Влада! – с шумом выдохнул и, поднеся руку на уровень рта, запрокинул голову.
Послышались размеренные глотки и бульканье.
Ваня тем временем, как ни в чём ни бывало, продолжал возмущённо описывать аморальное поведение Аполлона:
– И хоть бы стыд какой был! Народ кругСм возмущается, а ему всё до лампочки!
Петрович опустил голову, удовлетворённо крякнул. Послышались лязг стекла о металл, скрип закрываемой дверцы сейфа.
– Разрешите? – Аполлон снял очки и вошёл в помещение.
Петрович повернулся, вид у него был добродушный.
– А-а-а… Аполлон Флегонтович… ИвАнов, – он приветствовал Аполлона как старого знакомого. – Заходь, заходь.
Ваня с неприязнью взглянул на Аполлона.
Петрович закрыл сейф, окинул Аполлона удовлетворённым взглядом с головы до ног. Он раскраснелся и был в хорошем расположении духа.
– Ну вот, зовсим друге дило… Тут Ваня мэни россказав про твою выходку у вихСдку. Що ж ты, спочатку до жинок, а потим и для всих стиприз устройив? Придэться тэбэ все ж оштрафуваты… Та благодари, що у мэнэ сёгодни настрий добрый, а то прийшлось бы тоби метлой махать суток десять. Так. Нэ меньш, – Петрович повернулся к Ване. – Ваня, составляй протокол.
В тоне, которым всё это было произнесено, совсем, однако, не чувствовалось суровости. Действительно, у Петровича сегодня было хорошее настроение.
Ваня сел за свой стол, стал с важным видом раскладывать бумаги.
