взглядом окрестности, выискивая подходящий для фотографии фон.
Аполлон воспользовался заминкой:
– Между прочим, есть версия, что динозавры погибли оттого, что много пукали. Они задохнулись в сероводороде… А по другой версии, в это скопление сероводорода ударила молния… Ну, и всё полетело к чертям собачьим…
Вишневский с недоумением посмотрел на Аполлона.
– Вы думаете, что динозавры уже умели пукать?.. Я что-то не слышал о таком… Да нет, это выдумки!.. Кто вам сказал такую чушь?
– В газете прочитал.
– Молодой человек, уж кому-кому, а мне-то, старому журналюге, очень хорошо известно, как газеты врут… Но не будем отвлекаться по пустякам…
Всё устройство, предназначенное у человека для восприятия внешнего мира, у этого сухонького, тщедушного пресс-монстра работало с поразительной быстротой, моментально давая пищу для анализа, и вызывая ответные, чётко определённые и согласованные действия. Взгляд его задержался на цистерне спиртовоза.
– Там, – с радостной решимостью произнёс он, указывая на верх цистерны. – Вы ложитесь своей мужественной грудью на люк, как в ту памятную ночь… Минуточку…
Повесив на заборчик, ограждавший расположенный рядом газон, фотоаппарат, Яков Моисеевич подскочил к стоявшему неподалёку ведру со слитым Аполлоном из двигателя отработавшим маслом. Плеснул из ведра на пыльный грунт и, окунув валявшуюся рядом ветошь в полученную чёрную маслянистую кашу, в мгновение ока очутился возле 'примера для потомков'. Тот не успел даже сообразить, что происходит, как с его рубашки во все стороны полетели пуговицы.
– Да вы что?! – только и успел он крикнуть, отшатываясь от мелькнувшей перед его носом ветоши.
Но было поздно – его обнажённая грудь уже лоснилась от наляпанного на неё свежеприготовленного 'бальзама Вишневского'.
– Теперь – на амбразуру, – наседая на оторопевшего Аполлона, скомандовал Яков Моисеевич и снова указал перстом на верх цистерны.
– Да эт-то что такое? – заикаясь от негодования и косясь на свою почерневшую грудь смог, наконец, выразить своё возмущение 'образец строителя коммунизма'.
– Дорогой Аполлон Флегонтович, искусство требует жертв… впрочем, так же, как и подвиги, – невозмутимо разъяснил Вишневский, – а фотография, вы уж поверьте мне, старому мастеру, это – величайшее из искусств.
'Да плевать я хотел на ваше искусство', – хотел заорать Аполлон, но, увидев, что его мучитель уже приблизился к ведёрку с остатками краски, проворно вскочил на цистерну.
– Кровь на чёрно-белой фотографии всегда получается чёрной. Ваша грудь в крови… Вы истекаете кровью, но неудержимо рвётесь на подвиг, – комментировал свои режиссёрские находки Яков Моисеевич, в то время как смачивал другой кусок ветоши в банке с бензино-соляровой смесью, в которой Аполлон отмывал руки от краски.
– У вас спички есть? – спросил спецкор, цепляя ветошь на валявшийся поблизости длинный кусок толстой проволоки.
Аполлон, понявший, что сопротивление такому одержимому служителю искусства может стоить ему ещё бСльших неприятностей, обречённо проронил:
– Там, в кабине, в бардачке, я видел коробок.
'Пусть хоть костюм свой в краску выделает, мучитель', – злорадно подумал он.
Однако Яков Моисеевич вылез из кабины без единого белого пятнышка даже на шляпе, но со спичками в руке. Подойдя к цистерне, подал конец проволоки Аполлону и зажёг нацепленную на другом конце ветошь.
– Положите на цистерну так, чтобы дым шёл на вас, – дал последнее ЦУ Яков Моисеевич и схватил фотоаппарат.
Аполлон развернулся, чтобы занести проволоку над цистерной. Источник огня и дыма на какое-то мгновение оказался над раскрытым люком, и в этот самый момент из люка с гулом вырвался столб синего пламени – это полыхнули остатки спиртовых паров. Аполлон вскрикнул и с опалёнными волосами кубарем скатился с цистерны.
Хоть на этот раз ему повезло: приземлился он очень удачно – на вытащенные перед покраской кабины сидения. Как говорится, отделался лёгким испугом. Вспышка была моментальной, глаза он успел закрыть, поэтому пострадали только волосы.
Пока он, сидя на сидении и недоумённо тараща глаза, приходил в себя, Яков Моисеевич ощупывал его со всех сторон, приговаривая:
– Голубчик вы наш! Спаситель. Как же это так получилось? Не ушиблись?.. А ну-ка, подвигайте руками… А ногами… Ничего не болит?
Аполлон машинально подвигал конечностями, выполняя просьбу Вишневского. 'Пошёл ты к чёрту, старый козёл', – хотел сказать он, вернее, он уже так мыслил, но вслух произнести у него не поворачивался язык – Яков Моисеевич так участливо, с такой неподдельной тревогой его обхаживал, что гнев постепенно сменился на милость. Тем более, что глаза смотрели и видели, руки-ноги двигались, внутри ничего не болело, мозги тоже, похоже, соображали…
– Нет, спасибо, ничего не болит.
– А вы знаете, должна выйти замечательная фотография, – сказал повеселевший Яков Моисеевич, устраиваясь рядом с Аполлоном на сидении, – получилось даже лучше, чем я задумывал. Представляете, сноп огня из люка, дым, ваша окровавленная грудь, мужественное лицо… И всё это на фоне белых облаков, – мечтательным тоном довершил он описание ожидаемого 'портрета героя'.
– Белые облака – это весьма кстати. Это как символ нашей будущей безоблачной жизни, которой мы обязаны таким героям, как вы.
'Ну, началось…', – Аполлон прикрыл глаза, откинулся спиной на колесо.
Но Яков Моисеевич внезапно переменил тему.
– А вы любите стихи, Аполлон Флегонтович? – спросил он.
Аполлон, не ожидавший такого поворота в поведении Вишневского, в недоумении открыл глаза.
– Да как вам сказать, Яков Моисеевич… Одни нравятся больше, другие меньше. Я, конечно, не являюсь таким уж ценителем, но, в общем, к стихам отношусь положительно.
– А вы знаете, что вашими тёзками являются два замечательных русских поэта: Майков и Григорьев?
Аполлон удивлённо посмотрел на корреспондента.
– Знаю, конечно. Меня, собственно, в их честь и назвали.
Настала очередь удивляться Вишневскому.
– Вы знаете, как это замечательно, что вы знаете. А то сейчас знают только Пушкина да Лермонтова. Чуть что – так Пушкин. Вообще, уже козлом отпущения стал. А вы сами-то, стихи не пишете, случайно?
– Да нет, – сказал Аполлон, – не пробовал.
– А вы попробуйте. В нашей газете есть такая рубрика, да вы, наверное, знаете: 'Творчество наших читателей'. Там, в основном, стихи как раз и публикуются.
– Я подумаю.
– Ну, думайте, думайте. А пока давайте-ка займёмся 'портретом героя'. Я ж ещё ничего не знаю о вашей жизни: где родились, где учились, в общем, как докатились до жизни такой, геройской, – Яков Моисеевич засмеялся, довольный своим каламбуром.
– Послушайте, может быть, не надо никакого 'портрета'? Я всего пару недель проработал на этом заводе, и, думаю, рановато мне ещё лавры стяжать. Яков Моисеевич, напишите-ка, лучше, 'портрет' какого-нибудь старого заслуженного работника… Солодовщицы тёти Дуси, например…
В планы Аполлона вовсе не входило выставлять придуманную, 'легендарную', так сказать, биографию на всеобщее обозрение широких масс.
– Да вы что! – возмутился Вишневский. – Старый совсем не означает заслуженный, а заслуженный – это не обязательно герой. Геройские поступки каждый день не совершаются. Уж вы поверьте мне, старому
