делать.
Наконец, он пришёл в себя, мотнул головой, словно проверяя, не сон ли это, и оторопело проронил:
– Клавочка…
Лысина комиссара тут же исчезла, послышался удаляющийся топот ног, сопровождаемый протяжным жалостливым криком:
– Утоплю-ю-юсь…
Аполлон и Клава растерянно переглянулись.
– Жув? – спросил, наконец, Аполлон, не уверенный, что это было то самое лицо, которое ему довелось спасти.
– Он. Ваня, – сказала Клава.
На лице её была выражена такая внутренняя борьба, что Аполлону стало её жалко.
– Так что ж ты сидишь?! – воскликнул он. – Утопится ведь. Мы же уже знаем, какой он решительный в этих вопросах… А ты отвечать будешь. Беги, спасай.
– А ты? – растерянно спросила она.
Бедная Клава после Аполлоновой рекламной кампании, проведенной в пользу своего соперника, разрывалась меж двух огней.
– Я топиться не собираюсь, – рассудительно ответил Аполлон, и с безразличным видом откинулся в траву.
– Ну, так я тогда побежала… – не то спрашивая, не то информируя, проронила Клава, вскочила, отряхнула юбку, поправила волосы и помчалась в том направлении, куда скрылся комиссар Жув.
Глава XXV
Когда Аполлон снова появился на Партизанской поляне, праздник был уже в самом разгаре. Концерт уже закончился, но шума и веселья хватало и без него. Вся поляна и её окрестности превратились в один большой конфедеративный пикник.
При входе на поляну Аполлон натолкнулся на небольшую компанию, расположившуюся под зарослями бузины вокруг расстеленного на траве покрывала, изобиловавшего различной снедью. В этой компании Аполлон увидел своего начальника и, по совместительству, секретаря заводской парторганизации Лопаткина, или, попросту, Глисту. Иван Васильевич тоже заметил проходившего мимо Аполлона, и радостно окликнул его:
– Аполлон! Привет! Что ж ты мимо проходишь? Иди-ка, брат, сюда.
Аполлон подошёл к уже 'тёпленькой' компании, поздоровался.
– Вот, наш дважды герой, – представил его Глиста своим сотрапезникам, – я вам рассказывал о его подвигах… Да в посёлке о них каждая собака знает…
Кроме него по краям покрывала сидели ещё один мужчина лет сорока, две женщины и… уже знакомый Аполлону Вивця.
– Это – мой брат Борис… Его жена Люба… Моя жена Наташа, – указывал по очереди на сидящих за 'столом' Лопаткин. – А это мой наследник, – он с гордостью потрепал по белобрысой голове своего отпрыска, и добавил: – Орёл!
'Да уж, видел я твоего орла в полёте'. Аполлон оглядел компанию. Борис был полной противоположностью своего брата – маленький, толстенький и лысый, его жена – под стать своему мужу, правда, без лысины. Зато Наташа кое-что из себя представляла. На вид ей было лет тридцать, высокая, комплекция – тоже по голливудским стандартам, природные светлые прямые волосы, тонкие черты лица. В них, правда, проскальзывало что-то хищное, но это её не портило, поскольку само выражение лица слегка смахивало на выражение лица её сына – была в нём какая-то упрощённость. Держалась она с достоинством, можно даже сказать, элегантно, и даже за 'столом' сидела с накрашенными розовой помадой губами, что, в общем-то, не очень удобно при употреблении пищи – спорно, ведь, что выглядит более эстетично: то ли не накрашенные губы, естественно и чувственно впивающиеся в источник плотской энергии, то ли накрашенные – на скорченной при этом процессе роже. Губы у неё, кстати говоря, были тонкими, но очень чувственными.
'Так вот от кого сынуля опыта набрался'. Аполлон улыбнулся, глядя на супругу начальника. Она в ответ тоже улыбнулась, и посмотрела пристальным оценивающим взглядом.
– Давай, Аполлон, выпей с нами, – поднял Лопаткин наполненную рюмку, – за молодёжь, так сказать.
– Спасибо, я не пью, – отказался Аполлон.
– А кто тут пьёт? – засмеялся Лопаткин, но добавил серьёзно: – Знаю, знаю, что не пьёшь. Молодец! Но сегодня можно, ради праздника. Чего уж там.
– Правда, выпейте с нами, – сказала Наташа.
Голос у неё был звонкий и приятный. Но тут она закричала на отпрыска, который, пользуясь тем, что взрослые отвлеклись, взял стоявшую в центре 'стола' бутылку:
– Сашко! Я тебе дам! Поставь сейчас же! Ишь ты!
М-да, голос у неё был, всё же, не очень приятный.
Папаша отпустил своему орлу затрещину, и тот, хлюпая носом и противно скривив рожу, вылез из-за 'стола'.
– За что ты его бьёшь? – упрекнула мужа Наташа, и позвала сына: – Сашко, иди сюда.
Тот подошёл к матери всё с тем же плаксивым выражением лица. Она взяла его на колени и стала целовать в скатившиеся на щёки, силой выдавленные слёзы, приговаривая:
– Маленький мой… Сашенька, сыночек…
– Опять ты его балуешь, – попенял жене Лопаткин.
Аполлону надоело лицезрение этой дурацкой семейной сцены, но он не знал, как ему выйти из этой ситуации.
Тут до его сознания из репродуктора донёсся голос Пугачёвой:
– 'Две звезды, две светлых повести…'
– Разрешите пригласить? – реализовал внезапно пришедшее решение Аполлон, обращаясь к Наташе. – Вы не против, Иван Васильевич? – обернулся он к Лопаткину.
Глиста, довольный, заулыбался:
– Не против, не против. Идите, станцуйте.
На поляне было довольно много танцующих пар. Аполлон поискал глазами ту девушку, которую видел утром в окружении подруг. Никого из них он не обнаружил. Ему стало грустно. Чтобы как-то развеяться, он спросил свою партнёршу:
– Что-то я вас, Наташа, раньше не встречал…
– Да я всё больше дома сижу. Хотела на завод пойти работать, в контору, да Ваня говорит: 'Что я сам, что ли, не заработаю?'
От неё пахло какими-то очень приятными духами. Аполлон не очень-то разбирался в духах, но запах, шедший от волос Наташи, ему нравился. Он слегка отстранился и посмотрел ей в глаза. Удивительно: волосы у неё были светлые, а глаза – тёмно-карие. В них он увидел какие-то искорки порока, греха…
– У вас красивые глаза, Наташа, – сказал он.
Она засмеялась:
– Ну, скажете тоже…
Смех у неё тоже был с оттенком склонности к греху.
– Правда-правда, – и, прижав её к себе, Аполлон добавил в самое ушко: – Вы просто прелесть, Наташа.
Это был его универсальный ключик к женскому сердцу. И сейчас он сработал безотказно. Наташа в
