интерес – хотелось всё пройти до конца.
В конце концов ещё один герой – Наполеон – так налакался, что едва ли мог стоять на ногах.
– Так, орлы… мне пора идти… – пробурчал, наконец, он, пытаясь встать, но кувыркнулся в бурьян.
Аполлон помнил нанесенную ему обиду, но чисто из человеческого сострадания подошёл к Наполеону, поднял его, зацепил его руку себе на шею.
– Куда идти? Ты где живёшь, Иваныч? – спросил он блаженно улыбающегося капитана.
Наполеон неопределённо махнул позеленевшей от травы забинтованной культёй:
– Там…
Митрофанов посмотрел на них, махнул рукой в сторону видневшейся за оградой стадиона дороги:
– Веди его, Американец, вон по той улице… Последний дом под шифером, у леса…
Аполлон потащил вяло перебирающего ногами Наполеона в указанном направлении.
Начинало темнеть. Со стороны клуба раздалась музыка.
– Миша! – всплеснула руками жена Наполеона, когда Аполлон под мышки втащил его в дверь.
Она была, действительно, как сказал Вася, такой комплекции, что – ни обойти, ни перепрыгнуть, или, по терминологии Перепелиного Яечка, 'семь на восемь'.
Миша, глупо улыбаясь, заискивающе смотрел на неё и пытался что-то произнести. Он открывал рот, хватал им воздух, мотал головой, но слов никак не получалось, одно только мычание.
Наконец ему удалось предельно сконцентрироваться, чтобы промямлить:
– Эт-то Свет-та… Ал-лекс… Ал-лекс… – он обречённо махнул рукой, – м-моя же-же-на…
Он нашёл ещё в себе силы повернуться, напрягся, как следует, ещё разок и, уцепившись рукой за Аполлонову футболку, забубнил:
– А эт-то А-ме… ме-рин…
Но договорить заряда у него так и не хватило. Аполлону пришлось довольствоваться какой-то лошадиной фамилией. Сбросив кроссовки с ног, он потащил бывшего своего начальника в сторону указанной культёй двери.
Вместе со Светой Алекс… они провели его в комнату и усадили на диван. Наполеон тут же завалился набок, приклонив голову с уже закрытыми глазами на маленькую диванную подушку.
Аполлон огляделся. Напротив дивана, на котором уже дрыхнул хозяин, стоял сервант, в углу – тумбочка с телевизором, у окна – письменный стол с настольной лампой, несколько стульев. На полу – большой ковёр.
– Спасибо вам, молодой человек, что привели его. Это ж надо так набраться! Никогда ещё после футбола он так не напивался.
– Наверное, раньше не удавалось выиграть, – заметил со своей неотразимой улыбкой Аполлон.
Он между делом успел разглядеть свою новую знакомую. Несмотря на крупные габариты, лицо у неё было совсем не толстым, скорее, наоборот, каким-то аристократическим, утончённо-красивым. Такими же аристократическими были и руки с тонкими красивыми пальцами. Наверное, ей было лет около сорока, но выглядела она даже моложе. А в юности, можно не сомневаться, была вообще редкой красавицей.
Она рассеянно посмотрела на Аполлона:
– А что, сегодня выиграли?
– Выиграли. Между прочим, в основном, благодаря вашему мужу.
– То-то крику на стадионе было, аж в доме стёкла звенели… Лучше б уж проиграли, – вздохнула она.
– О-о-о! Тогда бы ваша семья понесла большие убытки, а ваш муж надолго вышел из строя…
– Вы что, хотите сказать, что с него сейчас какого-то толку можно добиться? – с грустью заметила она.
Она с сочувствием посмотрела на своего сладко посапывающего муженька, поправила у него под головой подушку и, сняв с него штиблеты, пристроила его ноги на диван.
– Что ж вы стоите? Садитесь.
Она пододвинула к гостю стул.
Аполлон сел. Наверное, ему уже нужно было уходить, но что-то его удерживало. Было что-то притягательное в этой большой красивой женщине с печальными большими глазами.
Она села на диван в ногах у мужа.
– Как вас всё-таки зовут? – вдруг улыбнулась она.
Улыбка сделала её ещё более красивой и привлекательной. Аполлону даже показалось, что он уже где- то видел это милое лицо.
– Аполлон.
Света Алекс… оживилась, чем несколько смутила Аполлона.
Во избежание недоразумения, которое могло испортить первое благоприятное впечатление об этой женщине, он поспешил объяснить:
– Да. Меня зовут прямо как американскую ракету. Это папа меня так назвал. А мама, на мою голову, согласилась…
Она удивлённо посмотрела на него и улыбнулась.
– Так вы и есть тот самый Аполлон? Как я сразу не догадалась? А что ж это Миша, извините, про мерина какого-то мямлил?
– В его состоянии это не мудрено.
– Да, конечно, вы уж извините.
– Ну что вы…
– А Миша о вас рассказывал. Он вас всё поэтом называл. Вы что, стихи пишите?
– Акростихи, – улыбнулся Аполлон, но тут же серьёзно добавил: – А вообще-то нет. Просто меня зовут, как Майкова и Григорьева. Были такие русские поэты, слышали?
– Ну ещё бы, – загадочно улыбнулась она. – Я ведь в школе русский язык и литературу преподаю.
– Вот здорово! – сам не зная, почему, обрадовался Аполлон.
– Да ничего особенного, – смутилась, не ожидавшая такой реакции, она. В смущении она была ещё более хороша, чем – просто улыбаясь.
– А муж у вас хороший, – серьёзно сказал Аполлон, – вы уж его не очень браните-то. Сегодня был, действительно, стСящий повод. Да к тому же и праздник.
– Хороший… – грустно улыбнулась она, как бы не слыша последних его слов, и размышляя сама с собой.
Аполлон пристально посмотрел прямо в её глаза. Глаза у неё были просто огромные, очень красивые, умные, и очень-очень печальные.
Их взгляды встретились. У Аполлона по всему телу пробежала непонятная дрожь. В её глазах он увидел столько сожаления, и, скорее, угадал, чем увидел, столько нерастраченной нежности и неутолённого желания, что, не отдавая себе никакого отчёта, как загипнотизированный встал, и, подойдя к дивану, на котором она сидела в ногах у своего спящего мужа, опустился на колени у её ног, взял её руки в свои, и поднёс их к губам.
Она сползла с дивана и тоже опустилась на колени напротив него.
Продолжая держать её руки в своих, он поднял голову, и снова их взгляды встретились. Теперь в её глазах был уже откровенный призыв. Наверное, то же самое она прочла и в его глазах, потому что, слегка отстранившись, но не отводя взгляда, стала расстёгивать пуговицы на своём голубом с белыми цветами халате. Когда все пуговицы были расстёгнуты, она сбросила халат с плеч. Её большие груди, стиснутые бюстгальтером, высоко вздымались. Он завёл свои руки ей за спину и расстегнул нехитрую застёжку. Бюстгальтер упал между ними, и обнажилась её грудь – два огромных, почти идеально круглых, белых шара с обширными коричневыми кругами, в середине которых торчали крупные, похожие на ягоды малины и формой, и размером, и структурой, и даже цветом, соскЗ.
Он наклонился и подобрал одну из малинок губами. Грудь её стала вздыматься ещё сильнее. Он выпустил изо рта малинку, приподнял руками груди, которые при этом тяжело заколыхались, и, сжимая их к середине, почти свёл вместе оба соска, и тут же заключил их в объятия своих губ. Лишь слегка касаясь малинок кончиком языка, он стал играть ими своими влажными жадными губами, то выпуская их, то снова втягивая в рот. Тут же он почувствовал, как её руки легли ему на затылок и лёгкими движениями, то
