Докричаться до мира

в модели умирают на пятый день от ввода программы, а второй – на восьмой, хотя это уже неточно. А по сути и не важно. Потому что первая смерть гарантирована. Вечные прогнали через похожий процесс десять моих родичей в разное время, и все они погибли. Отчеты здесь. Впрочем, ты их уже смотрела. Энергетику клеток не удержать на нужном уровне. Ты с моими старыми работами знакома, понимаешь, о чем речь.

– Да, – я села в сторонке и принялась рассматривать слепым взглядом модель, красивую и невнятную пока для сознания, бьющегося в немой истерике. Он оценил мой потерянный вид по-своему и упростил модель, оставляя лишь проблемные показатели. Я чуть выровняла дыхание за это время. – Разобралась, спасибо. Провал идет по уровню и по стабильности изменения.

– На отдельной клетке зародыша мы бы могли надеяться на успех процесса, – он усмехнулся. – Слава богам, у вас эти шутки под запретом. Наши айри состоят гораздо более чем из одной клетки, хоть на их случай запрет и не распространяется. Процесс будет развиваться скачками и вроде бы уже обновленная ткань станет снова пищей для мутации там, где не хватит энергии, или породит бурный клеточный рост при ее избытке. А скорее всего, случится наверняка и то, и другое. Вот так… Извини.

– Ты не учел меня! – неуверенно выдавила я. – У меня дар. Еще у Рилы, Лайла…

– Учел. Лайла не упоминай даже, он в буквальном смысле обескровлен. Прочие – вас не хватит. Именно в указанные дни и не хватит. К тому же процесс контроля не передать от одного другому, и настоящая снавь тут только одна, – ты. Смотри сама.

– Дар не моделируется.

– Глупости. Я знаю, что ты делала вчера, и могу оценить по интенсивности. Очень внушительно и даже невероятно! Тарина, сгоревшего до костей, ты фактически оживила. Но разницу, минимум в четыре порядка с требуемым, я вполне способен прикинуть. И дело не в разовом выбросе, а в полноценном контроле всего процесса, до последней клетки. Задача нерешаемая. Я буду еще думать. Пока сама смотри – стоит их мучить дальше или отключить теперь же. Обоим очень больно.

– Мне-то зачем объяснять?

– Извини. Забыл. Значит, запускаем процесс?

– Запускаем.

– И Яли ты ничего не скажешь?

– Нет. Если они будут жить – это ее заслуга, если нет – моя вина. Не убивай еще и девочку таким ужасным грузом, как ответственность за смерть любимого человека.

Он уже почти собрался добавить, что Дед – не человек, но смолчал. И на том спасибо. Я вышла и отправилась искать Лайла. Не люблю гениев. Этот айри имеет полное имя Эннлитрэтиэрто, если не ошибаюсь, то есть безусловно гений и умница, который рос от ученика к мастеру и выше, брал упорством и блистал талантом. Он в несколько часов осознал и сконструировал то, что я бы с огромным трудом и куда хуже сделала за отведенные нам три дня. И то – не наверняка.

Только больше я никогда не перепутаю его ворчание с уютными сетованиями Риана. У Аэтроэльверриана слоги гениальности далеко в начале имени. Впрочем, он такой вообще один. А – немыслимая первая буква для имени айри, универсальная. Дальше сразу – высокий талант и следом много позднего и более существенного для него, раз оно вошло в имя – умение слышать мир, то самое со-чувствие, совсем как у вожака волвеков, и редчайшее право вести по дороге судьбы. Риан свой великолепно тренированный и усиленный наитием рассудок перерос долгие века назад и стал просто мудр. Это совершенно иное, уж поверьте снави. Мудр – способен видеть большее, нежели модель процесса или расчет его по стадиям. Он бы никогда не попытался учитывать в цифрах дар. Я и без расчетов знаю, что у нас всего один шанс. И чтобы его реализовать, надо пробовать. Эл и Дед простят мне ошибку и боль. Но отказа от попытки – не простят.

В общем, я все рассказала Лайлу.

Старший сидел в парке, устроенном в соединенных наспех комнатах пустого сектора тора. Он уже начал сдавать кровь и выглядел бледным, но ничуть не менее активным и деятельным. Он даже отдыхал в полную силу, счастливо сливаясь с крошечным островком зелени. Волвеки перенесли сюда грунт, аккуратно расстелили почти не потревоженный дерн с травой, для скорейшего приживления укрепили к шестам деревья и лианы. Получилось очень уютно, настоящий парк, они даже дорожки сохранили прежними, отсыпанными из мелкого цветного гравия.

Лайл меня выслушал очень спокойно, не перебивая и не выспрашивая, не лез в сознание и не копался в памяти. Просто со-чувствовал, полно и глубоко, как умеет только он. Потом мы еще долго молчали. Вожак смотрел на парк и радовался: его община узнала, что есть деревья, зелень, трава. И услышала запах живого мира. Еще он думал, что волвеки обязательно вернутся на Хьёртт и посадят эти деревья на воле. Они связаны с пустыней незримыми нитями и рвать связи не согласятся.

– Ник, ты знаешь, что мы потеряли старого Второго? Я его помню, но увы, в ночь штурма даже не застал живым в Гнезде. Лучший был из нас. Он понимал всегда то, что мы осознали лишь с появлением Сидды. Теперь стая считает старшим учителем Деда, – он усмехнулся. – Мне нравится иногда считать нас стаей, знаешь ли. Все равно волвеки не люди. И не айри. Дед тоже не айри, он и родился-то среди них по ошибке, не иначе. Или все остальные у них крупно ошибаются, за столько веков не научившись толком дышать, слушать, смотреть? Эрто, кстати, – он слишком уж умный, на мой взгляд. Так недолго и Вечным сделаться. Начнешь с ним говорить, вроде все путем. А чем мозг активнее работает, тем мысли становятся к живому более безразличны. После его очень грамотных рецептов народ тайком бегает к Тимрэ. Не дают бедняге выспаться, я к его двери ночью Ринка приставил. У парня есть надежные способы лечения бессонницы – низкий рык и висячий замок.

– Тимрэ тоже из стаи?

– Само собой, уже давно! – уверенно кивнул Лайл. – И Эл, и ты, и Сим. Этот чудной биолог, слегка на голову нездоровый, он постоянно с деревьями разговаривает. У них, зеленых, только представь, даже имена есть. Самое большое он погладил и извинился, срезал черешок и пообещал возродить. И полагает, что они слышат и отвечают… Впрочем, с кем еще в Гнезде было общаться? Затем пара инженеров, новый врач, совсем молоденький, Тирн. И химик, хотя он сам еще не верит, что наш и родной. А прочие – они айри. Гордые и далекие от жизни, с большой головой и маленькой душой. Может, мы их подлечим… Не делай такие глаза! Знаю. Твой Эллар очень тяжело вживается в мир, его слишком сильно обидели когда-то давно. Небось очередные Вечные, только быть тяжело и надолго раненным и от рождения ледяным – разные состояния.

– Все-то ты знаешь.

– Я вожак, – прищурился он лениво. – Мне положено. Я даже знаю, что отдам стаю не Йяллу, а Ринку. Сам сижу и удивляюсь, что из Третьего собирается вырасти учитель. Это все Сидда, она нас так невероятно изменила, беззащитная маленькая жена Йялла. Меня, наверное, больше прочих. Я как-то и не понимал, что люблю свою стаю. Не просто со-чувствую, а жить без них не могу. Только ради них, как Йялл – ради детей. Уж больно он для малышни ростом здоров, как думаешь?

– Мы с Рилой его назначили «главным дубом», когда играли в лес. Дети, наверняка, в восторге.

– Так что я и говорю… – вроде бы вернулся он к оборванной мысли, которую забыл озвучить. – Нимар лепит памятник. Представляешь? Откуда мысль такую выискал, ума не приложу. Вернулся на корабль, бегом рванул в дальний сектор, от всех отгородился и работает. Меня звал недавно, вот я и видел в его сознании – на плите будут стоять, возле твоего «Птенца», и смотреть на него. Двое – капитан этот умерший давно, чтобы корабль хозяевам не достался, а у нас было второлуние с помехами, и прежний Второй, волком. Я для Нимара с утра битый час думал, какой он был – чтобы узнаваемым делал, а не абы как. Человеком его Нимар с детства помнит, а вот в шкуре – нет. Теперь донимает Тарина, тот знал Второго, воспитавшего его. Нашего лучшего Второго, это я тебе еще раз совершенно точно говорю. Сильная боль, тяжелая потеря. И больше мы тут никого не оставим. Прочие все живы и увидят Релат. Поняла?

– Поняла. Спасибо.

– И не ходи с вопросами к этому Эрто. На пятый день, на десятый… не выдержат, невозможно… Боги может и знают, кому еще дать шанс, а кому уже не давать, мне про них твой Эл говорил, а врач – всего лишь старый айри. Сиди возле мужа и делай, что сердце велит. Ты же снавь, вот и брось эту дурную ме- ди-ци-ну. Все, что можно, уже сделано и делается. А что нельзя – от нее не зависит. От тебя, от стаи, обоих всем сознанием и сердцем принявшей, и от Яли, само собой.

– Спасибо.