Зачем же, дорогой?

Реймонд Карвер Зачем же, дорогой?

 Уважаемый сэр,

Ваше письмо, в котором вы расспрашиваете о моем сыне, было для меня полной неожиданностью. Как вы смогли меня разыскать? Я переехала сюда много лет назад, сразу после того, как все началось. Никто здесь не знает, кто я на самом деле, но я все равно бо­юсь. И боюсь я только его. Когда я читаю газеты, всегда невольно качаю головой, не верю собствен­ным глазам. Читаю то, что о нем пишут, и спраши­ваю себя: неужели этот человек и вправду мой сын, неужели это он творит все это?

Он рос очень хорошим мальчиком, только был вспыльчивый и часто говорил неправду. Но в его по­ ведении не было ничего странного. Все началось од­нажды летом, после празднования «Дня независи­ мости», тогда ему было около пятнадцати. Наша кошка, Труди, куда-то подевалась, ее не было всю ночь и целый следующий день. Миссис Купер, ее дом прямо за нашим, пришла ко мне в тот день вече­ром и сказала, что Труди пробралась к ней на задний двор, чтобы там умереть. Труди была вся истерзана, но миссис Купер смогла ее узнать. Мистер Купер по­хоронил то, что осталось от нашей кошки.

«Истерзана? — спросила тогда я. — Что вы имеете в виду под словом «истерзана»?»

Мистер Купер видел, как двое мальчиков — в по­ле — засовывали ей петарды в уши и еще сами знае­те куда. Он хотел им помешать, но они убежали.

«Кто, кто мог такое с ней сотворить, вы их узна­ли?»

Одного он не узнал, а второй побежал в этом на­правлении. Мистер Купер думает, что это был ваш сын, сказала мне она.

Я покачала головой. Нет, это невозможно, он никог­да бы не стал такого делать, он любил Труди, Труди прожила в нашей семье много лет, нет, это не мой сын.

В тот вечер я рассказала ему о том, что случилось с Труди — он очень удивился и разнервничался, ска­зал, что мы должны найти негодяев, предложить на­граду за их поимку. Даже напечатал какое-то объяв­ление и сказал, что повесит его в школе. Но тем же вечером, перед тем как пойти в свою комнату, он сказал: «Не переживай так, мама, она была старая, прожила почти семьдесят кошачьих лет, это долгая жизнь».

Он устроился помощником кладовщика в Харт-лейз по вечерам и субботам. Там работала одна моя знакомая, Бетти Уилкс, ну и обещала замолвить за моего сына словечко. Я рассказала ему об этом в тот вечер и добавила, что работу молодому человеку сейчас трудно найти.

А в тот день, когда он должен был получить свой первый чек, я приготовила на ужин все, что он любит. Стол был уже накрыт, когда он пришел. «Вот и хозяин дома», — сказала я, обнимая сына. — «Я так горжусь тобой, дорогой, сколько тебе заплатили?» — «Восемьдесят долларов», — сказал он. Я была пора­ жена. «Это же просто замечательно, милый, — ска­зала я, — не могу поверить». «Я очень голоден, — ответил он, — давай поедим».

Я была вне себя от счастья, но не могла в это пове­рить — он зарабатывал больше, чем я.

Когда я относила вещи в стирку, то нашла квитан­цию из Хартлейз — там было 28 долларов, а не 80. Почему он не сказал правду? Этого я понять не могу.

Бывало, я спрашивала его: «Где ты был вчера вече­ром?» «На концерте», — говорил он. Потом выясня­лось, что он ходил на школьную дискотеку или ка­тался с кем-нибудь на машине. Ума не приложу, какая разница, что он делал? Почему нельзя просто ска­зать правду, зачем же лгать собственной матери?

Помню, однажды, он должен был поехать с клас­сом на природу, и когда он вернулся, я спросила его: «Что вы там интересного увидели, сынок?» Он по­жал плечами и сказал что-то про стыки пластов, вул­канические породы, пепел, «нам показали место, где миллион лет назад было озеро, а теперь пусты­ня». Рассказывал все это, глядя мне в глаза, а на сле­дующий день я обнаружила в почтовом ящике пись­мо из школы. В нем было сказано, что школа орга­низовывает выезд класса на природу, и кто-то из родителей должен поставить на вложенном листке свою подпись — что он отпускает ребенка.

Перед окончанием школы он купил себе машину, поэтому дома я его практически не видела. Я спра­ шивала его про отметки, а он лишь смеялся в ответ. Вы наверняка знаете, что учился он очень хорошо, вам это должно быть известно, если у вас есть хоть какие-то сведения о его прошлом. Потом он купил дробовик и охотничий ножик.

Мне не нравилось, что эти вещи находились у нас дома, и я ему об этом прямо сказала. Он только рас­смеялся, он всегда смеялся в ответ. Потом сказал, что и ружье и нож положит в багажник машины, и прибавил, что так будет проще ими воспользовать­ся, если что.

Как-то в субботу он не пришел ночевать. Я ужасно волновалась и чего только не передумала. На утро, около десяти, он вернулся и попросил приготовить ему завтрак, сказал, что от охоты у него разыгрался аппетит, потом он извинился за то, что ночью не пришел домой, сказал, что они очень долго добира­лись до места. Все это звучало очень странно. Он был весь на нервах.

«Куда ты ездил?» — спрашиваю. «На север, в Венас. Мы там решили поохотиться». «А с кем ты ездил?» «С Фредом». «С каким Фредом?» Он уставился на меня, и я замолкла. На следующий день, в воскресенье, я пробралась в его комнату и взяла ключи от машины. Он обещал купить чего-нибудь к завтраку по пути с работы в суб­боту, и я подумала, что продукты, должно быть, ле­жат в машине. Тут я увидела его новые ботинки — они торчали из-под кровати, ботинки были все в грязи. Он открыл глаза.

«Дорогой, что случилось с ботинками? Ты только на них посмотри». Он сел на кровати.

«У меня бензин закончился, пришлось пешком до заправки идти. Тебя это так волнует?» «Я ведь твоя мать».

Пока он принимал душ, я взяла ключи и вышла на улицу, чтобы забрать продукты из машины. Я откры­ла багажник, но никаких продуктов там не оказа­лось. Я увидела дробовик — он лежал на одеяле, и нож, он тоже был там. Потом я заметила его ском­канную футболку. Я ее расправила, а она вся в крови. Футболка была еще мокрая. Я швырнула ее назад, за­крыла багажник и заметила, что он все это время на­ блюдал за мной через окно. Когда я поднялась на крыльцо, он открыл мне дверь.

«Я забыл тебе сказать, у меня кровь носом пошла. Не знаю, но если футболку отстирать не удастся — просто выброси ее». И улыбнулся.

Несколько дней спустя я спросила, как у него дела на работе.

«Все хорошо, — сказал он, — я получил повыше­ние». Потом я как-то встретила Бетти Уилкс на ули­ це, и она сказала, что ей очень жаль, что мой сын уволился из Хартлейз, ведь его все там так любили, сказала она, ну, Бетти Уилкс.

Прошло два дня. Ночью мне не спалось, я лежала и смотрела в потолок. Потом я услышала, как его ма­шина подъехала к дому, как он закрыл машину клю­чом, как прошел через кухню и коридор и, войдя в свою комнату, закрыл за собой дверь. Я встала. Из-под двери пробивалась полоска света, я постуча­лась, вошла и спросила: «Не хочешь чашечку чая, до­рогой? Мне что-то не спится». Он стоял у гардероба, потом с силой хлопнул дверцей, повернулся ко мне и закричал: «Убирайся отсюда, убирайся, мне так на­доело, что ты за мной постоянно следишь!» Я от­правилась в свою комнату и заснула вся в слезах. В тот вечер он разбил мне сердце.

На следующее утро он уехал еще до того, как я проснулась, но я больше не беспокоилась. С того самого времени я старалась вести себя с ним, как с квартирантом, пока он не исправится. Я держала дистанцию. Ему следовало извиниться, чтобы мы перестали общаться как двое незнакомцев, которых судьба свела под одной крышей.

Когда в тот вечер я вернулась домой с работы, на столе стоял ужин. «Как ты? — спросил он меня и по­мог снять пальто. — Как день прошел?»

Я сказала: «Дорогой, я так и не смогла заснуть про­шлой ночью. Я пообещала себе, что не стану ничего выяснять, чтобы ты не чувствовал себя виноватым, но я не привыкла к тому, чтобы мой сын разговари­вал со мной подобным образом».