Когда речь идет о любви

Реймонд Карвер Когда речь идет о любви

Все слушали моего друга, Мэла Макгинниса. Мэл Макгиннис кардиолог, поэтому, наверное, его так слушают.

Мы сидели у него на кухне и пили джин. Кухню на­полнял свет, лившийся из огромного окна над рако­виной. Нас было четверо: я, Мэл, его вторая жена Тереза — мы звали ее Терри — и моя жена Лаура. Тог­да мы все жили в городе Альбукерке, но родился каждый из нас где-то в другом месте.

На столе стояло ведерко со льдом. Джин и тоник передавали по кругу, и каким-то образом речь вдруг зашла о любви. Мэл сказал, что настоящая любовь может быть только духовной. И добавил, что перед тем как поступить в медицинский, он пять лет про­вел в католической семинарии. И что до сих пор считает эти годы самыми важными в своей жизни.

А Терри рассказала, что молодой человек, с кото­рым она жила до Мэла, так ее любил, что как-то чуть не убил.

— Однажды вечером он меня здорово побил. Та­скал меня за ноги по всей гостиной и при этом все время повторял: «Я люблю тебя, люблю, сволочь такую!» Пока он меня так вот таскал, я по всем уг­лам головой прошлась. — Терри посмотрела на си­дящих за столом. — Что же делать с такой вот любо­вью?

Терри была стройной женщиной, с красивым ли­цом, темными глазами и длинными каштановыми волосами, которые струились по ее спине. Она очень любила бирюзовые бусы и длинные серьги.

— Господи, что ты несешь? Никакая это не любовь, ты и сама прекрасно это знаешь! — сказал Мэл. — Не представляю, как можно назвать такие отношения, но уж точно не любовью.

— Говори, что хочешь, я-то ведь знаю, что это бы­ла настоящая любовь. Пусть тебе это кажется стран­ным, но это правда. Все люди очень разные, Мэл. Ну да, иногда его заносило, но он меня любил. Он меня точно любил, Мэл, и не надо мне возражать.

Мэл вздохнул. Он поднял свой стакан и повернул­ся к нам с Лаурой.

— Парень грозился убить меня, — сказал Мэл. До­пил и вновь потянулся за бутылкой с джином. — Тер­ри — чересчур романтична. Она считает верной по­говорку «бьет — значит, любит». Терри, дорогая, это не так. — Мэл, перегнувшись через стол, погладил Терри по щеке и улыбнулся.

— А, теперь он хочет помириться, — сказала Терри.

— Помириться? — удивился Мэл. — А разве мы по­ссорились. Я лишь высказал свое мнение.

— Как у нас вообще об этом разговор зашел, ума не приложу, — сказала Терри, и, схватив свой стакан, сделала большой глоток. — У Мэла всегда одна любовь на уме. Не так ли, дорогой? — улыбнулась она ему в ответ, и я подумал, что тема исчерпана.

— Просто я считаю, что то, как с тобой Эдд об­ращался, едва ли можно назвать любовью. Я толь­ко это и хотел сказать. А вы как думаете, ребята? — обратился к нам Мэл. — Как вы считаете, это лю­бовь?

— Ну, мне тут судить сложно, — ответил я. — Я ведь его и в глаза не видел. Просто несколько раз слы­шал, как вы упоминали его имя в разговоре. Мне-то откуда знать. Тут важны все детали. Но мне кажется, что та любовь, о которой говоришь ты, — это идеаль­ный вариант.

— Да, та любовь, о которой говорю я, — именно та­кая. По крайней мере, при такой любви никто нико­го не пытается прикончить.

— Я ничего про этого Эдда не знаю и про эти их отношения не слышала. И вообще, как можно су­дить о чувствах других, — заметила Лаура.

Я коснулся ее ладони, Лаура слегка улыбнулась. По­том я взял ее за руку. Рука была очень теплая, ногти бе­зупречно покрашены и отполированы. У нее широко­ватое запястье: я обхватил его пальцами, как кольцом.

— Когда я насовсем уходила от него — он выпил крысиного яда, — продолжила Терри, скрестив руки на груди. — Его отвезли в больницу в Санта-Фе. Мы тогда жили там неподалеку, где-то в десяти милях от города. Жизнь ему спасли, но с деснами проблемы начались. Врачи их с челюсти целыми шматками снимали. Короче, у него зубы торчали, как у черепа. Ужас просто, — Терри на мгновение замерла, потом, преодолев себя, подняла стакан.

— До чего только люди не додумаются! — изуми­лась Лаура.

— Теперь он больше никого не побеспокоит, — ска­зал Мэл. — Он умер.

Мэл передал мне блюдце с нарезанным лаймом. Я взял дольку, выжал в стакан и перемешал пальцем кубики льда.

— Под конец он совсем с катушек съехал, — добави­ла Терри. — Выстрелил себе в рот. И опять у него ни­чего не вышло. Бедный Эдд, — она покачала голо­вой.

— Какой там бедный, — отмахнулся Мэл. — Просто опасный тип.

Мэл — мужчина сорока пяти лет, высокий и поджа­рый, у него мягкие, слегка вьющиеся волосы. Дочер­на загорелые лицо и руки — он часто играл в теннис. Когда он был трезв, все его жесты и движения отлича­лись необыкновенной точностью и осторожностью.

— Как бы там ни было, Мэл, он любил меня, ты уж поверь, — сказала Терри. — Я тебя прошу, поверь. Он любил меня не так, как ты. Этого я не говорю. Но все же он меня любил. Что, не веришь?

— Что ты хочешь этим сказать — «и опять у него ничего не вышло»? — спросил я.

Лаура придвинулась ближе. Она поставила лок­ти на стол, держа стакан обеими руками. Она смот­ рела то на Мэла, то на Терри, на ее открытом лице появилась тень смущения, как будто она очень удивлена тем, что такое может приключиться с ее знакомыми.

— Как же «ничего не вышло», если он вздумал за­стрелиться? — спросил я.

— Я скажу тебе как, — ответил Мэл. — Он, значит, взял пистолет двадцать второго калибра, специаль­но его купил, чтобы угрожать Терри и мне. Нет, я се­рьезно, этот человек вечно чем-то угрожал. Посмот­рел бы ты, как мы жили после того, как Терри ко мне ушла: просто как какие-то беглые преступники. Я ведь и сам тогда купил себе ствол. Ты это себе вообще представляешь? Чтобы я себе пистолет купил? Но это правда. Купил для самообороны и держал его в бардачке машины. Мне ведь иногда среди ночи нуж­но было в больницу ехать. Мы с Терри еще не были женаты, и у моей первой жены было все — дети, дом, собака. А мы с Терри в этой самой квартире тогда жили. Но я вот о чем: иногда посреди ночи раздавал­ся звонок, и мне приходилось ехать в больницу, часа в два или три. На парковке, где моя машина стоит, темно, хоть глаз выколи, я чуть в обморок не падал, пока до машины шел — вдруг он из-за куста выскочит и меня пристрелит. Нет, серьезно, он ведь на всю го­лову больной. Он вообще был на все способен, хоть бомбу подложить, да вообще — все что угодно. Еще он постоянно названивал в офис и говорил секре­ тарше, что ему нужно обязательно поговорить с док­тором, а когда его на меня переключали, он кричал в трубку: «Ублюдок, твои дни сочтены!» Вот такие шуточки. Да уж, все это было жутковато.

— А мне до сих пор его жаль, — сказала Терри.

— Просто какой-то кошмар! — выпалила Лаура. — Ну, а что же случилось после того, как он выстрелил в себя?

Лаура работала секретарем в суде. Мы с ней и по­знакомились, так сказать, на профессиональной почве. Как-то само собой получилось, что я за ней начал ухаживать. Ей тридцать пять — на три года мо­ ложе меня. Мы любим друг друга, и еще нам всегда очень хорошо вместе. Мне с ней легко.

— Так что же случилось? — переспросила Лаура.

Мэл продолжил свой рассказ:

— В общем, заперся в номере и выстрелил себе в рот. Кто-то услышал звук выстрела и сообщил управляющему мотеля. Комнату открыли запасным клю­чом, увидели, что произошло, и вызвали скорую. Так получилось, что как раз было мое дежурство, когда его привезли в больницу. Он был жив, но рана такая, что это уже не лечится. Он прожил еще три дня. Голова у него потом раздулась, стала раза в два больше обычного. Ничего подобного я раньше не видел и, надеюсь, никогда не увижу. Узнав о случив­