Что вы делаете в Сан-Франциско?

отправленное по их адресу, он обычно гово­рил:

«Марстон? Да-да, это нам... Надо бы поменять имя на ящике. Я на днях обязательно куплю краску и про­сто поверх Коулов напишу нашу фамилию, идет? — и взгляд в сторону, то туда, то сюда. Потом он чуть ис­коса посмотрит на меня и погладит эту свою бороду. Он так и не переписал имя на почтовом ящике, а я потом перестал ему напоминать.

О них много сплетничали. Мне говорили, что он бывший преступник, которого досрочно освободи­ли, и он переехал в Аркату, чтобы не взяться опять за старое в Сан-Франциско. Еще по этой версии, де­вушка действительно приходилась ему женой, а вот дети были чужими. По другой легенде, он где-то ко­го-то убил, а теперь прячется здесь от правосудия. Но во все эти россказни особо никто не верил. На преступника он как-то не тянул. Версия, для боль­шинства наиболее вероятная и чаще всего обсужда­емая, была самой жуткой. Что она наркоманка, а он привез ее сюда, чтобы избавить от пагубного прист­растия. В подтверждение этого всегда приводили «показания» Сэлли Уилсон, которая зашла с ними побеседовать. Сэлли работает в «Уэлком-Вэгон», в организации, которая помогает иммигрантам и про­сто переселенцам обустроиться. Как-то раз она к ним заглянула, и они были такие странные, божи­лась Сэлли, — особенно она. Во время их разговора сидела и внимательно слушала, а потом вдруг встала и начала рисовать, как будто Сэлли там вообще не было. И то детей по головке погладит, то поцелует, а то ни с того ни с сего начинает на них набрасывать­ся. И глаза у нее, если приглядеться, какие-то ненор­мальные. В общем, это со слов Сэлли, которая всюду сует свой нос, куда не просят, прикрываясь тем, что работает в «Уэлком- Вэгон», уже сколько лет.

— Ну откуда ты знаешь? — спрашивал я, бывало, когда о них кто-то начинал судачить. — Откуда? Ему просто на работу надо бы устроиться, вот и все.

Но и самому мне казалось, что у них в Сан-Фран­циско что-то такое произошло, не знаю что, вот они и решили сжечь все мосты и уехать. Трудно сказать, почему они выбрали именно Аркату, ведь они точно не работать сюда приехали.

Поначалу писем им никаких не было, разве что парочка рекламных проспектов из «Сире» и «Вес­терн Авто». Потом начали приходить и письма, од-но-два в неделю. Иногда видел кого-нибудь около до­ма, то его, то ее, когда проходил мимо, иногда их не было. А вот детей я видел каждый день, как они бе­гали вокруг дома или играли на пустыре по соседст­ву. Конечно, это был не самый лучший дом, но сорняки во дворе появились уже при них, а трава на газонах пожелтела и пожухла. Я прекрасно пони­маю их домовладельца, старину Джессопа, который иногда к ним заглядывал, просил поливать траву, но они твердили, что у них нет денег на шланг. Он при­нес им шланг. Потом как-то раз смотрю, детишки иг­рают с этим шлангом в поле, через дорогу, и все, — больше я шланга не видел. Несколько раз около их дома стояла белая спортивная машина, а таких в на­шем районе никогда не водилось.

Только один-единственный раз у меня был повод поговорить с этой женщиной. Им прислали нео­ плаченное письмо, поэтому мне пришлось отдать его лично. Одна из девочек пустила меня в дом и убежала позвать маму. Весь дом был заполнен ста­рой рухлядью, и повсюду валялась какая-то одежда. Но не скажешь, что там было грязно, нет, — ско­рее, неопрятно. Старый диван и стул стояли у сте­ны в гостиной. Возле окна они соорудили книжную полку из досок и кирпичей, тесно набив ее книга­ми в мягких обложках. В углу, у стены, прислонен­ные одна к другой, стояли картины, — все обрат­ной стороной; еще одна, прикрытая куском мате­рии, была на мольберте.

Я поправил свою почтовую сумку и сделал строгое лицо, но уже пожалел, что сам не наклеил марку. По­ка я ждал, невольно поглядывал на мольберт, и уже собрался даже приподнять материю — посмотреть, что она там нарисовала, но тут услышал шаги.

— Чем могу помочь? — спросила она не очень-то любезно, приближаясь ко мне из глубины коридора.

Я дотронулся до козырька фуражки и сказал:

- Вам письмо пришло, без марки, — надо бы опла­тить.

- Дайте-ка взглянуть. От кого это? О, это ведь от Джерри! Очень мило, посылать письмо без марки. Ли! — крикнула она мужу. — Письмо от Джерри!

В гостиную вошел Марстон, но не очень-то, похо­же, обрадованный. Я стою жду, переминаюсь с ноги на ногу.

— Я заплачу, — сказала она. — Как не заплатить за весточку от старины Джерри. Вот, возьмите. А те­перь всего хорошего.

Так потихоньку все и шло — то есть вообще никак. Не могу сказать, что местные к ним привыкли — это не те люди, к которым так легко можно привыкнуть. Но через какое-то время к ним утратили интерес. Разве что искоса посматривали на его бороду, встре­тив его с тележкой в супермаркете, ну и все. И слухи тоже постепенно сошли на нет.

И однажды они исчезли. Разъехались в разные стороны. Уже позже я узнал, что она уехала на неде­ лю раньше с каким-то малым, а Ли через пару дней сел в машину и отвез детей к своей матери в Рэддинг. Почти неделю, с четверга по среду, почта лежала не­тронутой в их почтовом ящике. Занавески в доме были плотно задернуты, и никто не знал, уехали ли они вообще или еще вернутся. Но в ту среду я снова увидел припаркованный у их дома «Форд», и хотя за­навески все еще были плотно закрыты, почты в ящике не оказалось.

А уже с четверга он каждый день стоял у почто­вого ящика, поджидая меня, чтобы забрать почту, либо сидел на крыльце и курил. Было ясно, что он просто ждет, когда я подойду. Завидев меня, он вставал, отряхивал брюки и подходил к ящику. Ес­ли для него что-то было, то он начинал читать об­ратные адреса, едва я отдавал ему конверты. Мы редко обменивались приветствиями, — в основном кивали друг другу, если встречались глазами, да и то не всегда. Парень сильно страдал, — это было видно, как говорится, невооруженным глазом, очень хотелось ему помочь, но что скажешь в та­кой ситуации...

Однажды (это было примерно через неделю по­сле того, как он вернулся из Рэддинга), увидев ут­ром, как он по-прежнему мечется у почтового ящи­ка, засунув руки в задние карманы брюк, я решил с ним заговорить. Что именно сказать, я пока не знал, но что-нибудь сказать хотел обязательно. Он стоял ко мне спиной, когда я подошел поближе, и тут он вдруг резко повернулся и посмотрел на меня, да так посмотрел, что я и слова вымолвить не смог. Я встал как вкопанный, зажав в руке его письма. Он прибли­зился ко мне, я передал ему эти самые письма. Он ошарашено на них таращился.

— Арендатору, — прочитал он на конверте.

Это был рекламный проспект из Лос-Анджелеса, в котором предлагался новый вид медицинской стра­ховки. В тоже утро я уже штук семьдесят таких по разным ящикам рассовал. Он сложил проспект по­ полам и пошел обратно к дому.

На следующий день он, как всегда, ждал меня на том же самом месте. Взгляд у него был прежний, скользящий, не то что вчера, видимо, парень смог взять себя в руки. Чуяло мое сердце, что пришло то, чего он так долго ждал. Я просмотрел его почту еще на станции, когда раскладывал все по пакетам. Это был плоский белый конверт, подписанный женской рукой, имя и адрес занимали почти всю лицевую сторону. На нем был штемпель Портленда, а в обрат­ном адресе значились инициалы Дж. Д. и название улицы в Портленде.

— Доброе утро, — сказал я, отдав письмо.

Он молча взял в руки конверт — и весь побледнел. Еще немножко постоял, переминаясь с ноги на ногу, потом развернулся и пошел к дому, читая обратный адрес.

Я крикнул ему:

— Не стоит она этого, парень! Я сразу это понял, как только ее увидел. Почему бы тебе просто ее не забыть, а? Устроился бы на работу, как все. Именно работа, работа днем и ночью помогла мне забыть обо всем, когда меня тоже вот так... И тогда еще шла война, где я...

После этого он больше не ждал меня у почтового ящика, да и пробыл он у нас еще всего пять дней. Правда, я видел, как он, прячась за занавеской, все равно ждет меня. Он не вылезал из дома, пока я не отходил на достаточное расстояние, потом я слы­шал, как хлопала сетчатая дверь. Если я оглядывал­ся, он делал вид, что совсем не спешит подойти к почтовому ящику.