неплодотворной односторонности. Только сочетание конкретно-исторического рассмотрения вестерна с параллельным выяснением его жанровой специфики может принести необходимые результаты. Причем вестерн берется не как застывшая форма, а в процессе длительной, измеряемой уже многими десятилетиями эволюции, ибо на каждом этапе своего развития он тесно связан с эволюцией общественного сознания.
Такой подход тем более обязателен, что, на наш взгляд, вестерн со всеми видами и подвидами, разнохарактерными персонажами и типичными конфликтами — явление слишком сложное, многозначное, чтобы быть исчерпанным простейшими оценочными категориями. Ведь как раз это и побудило нас к написанию диалога антагонистов, то есть к столкновению крайних, несовместимых взглядов на жанр. Лишь при условии, что круг споров о нем очерчен с достаточной определенностью, мы получаем право на вхождение в этот круг с собственной концепцией, обоснованию которой и посвящена книга.
Но почему, спросит читатель, именно вестерн? Потому, ответим мы, что нет другого жанра в американском кино, который был бы в равной мере тесно связан и с историей страны, определившей сегодняшний духовный облик нации, и с конгломератом современных идей, общественной психологией и массовым вкусом. Понять взаимоотношения жанра и десятков миллионов его приверженцев и почитателей — значит во многом понять и самое нынешнюю Америку. Здесь и потребность в твердых моральных ценностях, которые вестерн утверждает своими легендами о прошлом, о молодости страны и нации, и поиски былого оптимизма, и стремление к преодолению кризиса идеалов, и, наконец, попытка ухода от действительности в иллюзорный, никогда не существовавший мир, всячески поддерживаемая и направляемая сотнями стандартных изделий киноширпотреба…
Впрочем, пора погрузиться в конкретный материал.
История без легенд
Как аргонавты в старину…
У самого подножия прекрасных и загадочных Каатскильских гор, в мирной зеленой долине, неисправимый романтик Вашингтон Ирвинг, поклонник старины и мастер красивого вымысла, поселил однажды человека по имени Рип ван Винкль. Он жил в тихой деревушке, построенной в давние времена голландскими колонистами, был добр, бесхитростен и прост душой. Неспешно текли годы, день был похож на день, и каждое событие, даже самое пустячное, обсуждалось неделями. «…Рип мало-помалу привык находить отраду в посещении, так сказать, постоянного клуба мудрецов, философов и прочих деревенских бездельников. Клуб этот заседал на скамье перед кабачком, вывеской которому служил намалеванный красною краской портрет его королевского величества Георга III. Здесь посиживали они в холодке медлительно долгий летний день, бесстрастно передавая друг другу деревенские сплетни или сонно пережевывая бесконечные «истории ни о чем».
Но вот как-то, охотясь на белок, он забрел в глубь гор, в местность, совершенно ему незнакомую. И попал в компанию молчаливых призраков, игравших в кегли и усердно поглощавших напиток, по вкусу напомнивший Рип ван Винклю хорошую голландскую водку. Он прикладывался к кубку до тех пор, пока его не одолел сон. А когда Рип проснулся и добрался до деревни, обнаружилось, что он проспал ровно двадцать лет. Все изменилось кругом. «Вместо высокого дерева, под сенью которого ютился когда-то мирный голландский кабачок, торчал длинный голый шест, и на конце его красовалось нечто похожее на красный ночной колпак. На этом шесте развевался также неизвестный ему пестрый флаг с изображением каких-то звезд и полос — все это было чрезвычайно странно и непонятно. Он разглядел, впрочем, на вывеске, под которой не раз выкуривал свою мирную трубку, румяное лицо короля Георга III, но и портрет тоже изменился самым удивительным образом: красный мундир стал желто-голубым; вместо скипетра в руке оказалась шпага; голову венчала треугольная шляпа; под портретом крупными буквами было выведено: генерал Вашингтон».
Естественно, что Рип не встретил знакомых. Кругом были новые люди. Но главное — «изменился, казалось, даже самый характер людей. Вместо былой невозмутимости и сонного спокойствия во всем проступали деловитость, напористость, суетливость… Прошло несколько дней, прежде чем он вошел в курс местных сплетен и освоился с необыкновенными событиями, приключившимися во время его многолетнего сна. Тут была и война за независимость, и свержение ига английской тирании, и, наконец, превращение его самого из подданного короля Георга III в свободного гражданина Соединенных Штатов».
Как раз со времени возвращения Рипа ван Винкля и начинается тот период американской истории, который интересует нас в связи с темой книги. Нет смысла излагать общеизвестные сведения, касающиеся причин войны за независимость, ее хода и образования Союзной федеративной республики. Но одно — пожалуй, наиболее важное — последствие американской революции следует рассмотреть хотя бы в общих чертах.
В ту пору, когда североамериканские земли еще были колониальным владением британской короны, когда Рип ван Винкль, не слишком-то разбиравшийся в политике, гордо именовал себя верноподданным славного короля Георга, возникло стихийное народное движение, получившее название скваттерства. Неимущие фермеры, новые колонисты, которым уже не досталось земли, становились скваттерами, то есть захватчиками земель, расположенных к западу и северо-западу от обжитой территории и принадлежавших номинально, ибо их никто не обрабатывал, короне, крупным собственникам или спекулянтам. Их жестоко преследовали, сгоняли с занятых ими участков, сжигали посевы, дома и хозяйственные постройки. Был принят «Квебекский акт», по которому территория за Аллеганскими горами отходила к другой колонии — Квебеку (нынешняя Канада).
Англичане не хотели расширять свои далекие заморские владения, опасаясь экономической конкуренции. Революция дала молодой стране экономическую и политическую независимость. Но на первом этапе становления республики это не внесло существенных изменений в положение народных низов. Конфискованные земли лоялистов (то есть сторонников Англии) снова попали в руки спекулянтов или весьма состоятельных фермеров. Завоеванные северо-западные территории были объявлены «общественными землями», принадлежали конгрессу и стоили дорого. Скваттерство по-прежнему преследовалось.
Однако остановить движение на Запад было уже невозможно. Война за независимость, в которой участвовало четверть миллиона человек, всколыхнула, взбудоражила всю страну. У десятков тысяч людей пробудилась уверенность в себе, в своих силах. И флегматичный добряк Рип был абсолютно прав, отметив деловитость и напористость своих земляков, пришедших на смену «былой невозмутимости и сонному спокойствию».
Вот три красноречивые цифры. В 1790 году на землях к западу от Аллеган жили сто десять тысяч человек, в 1820-м — один миллион 515 тысяч, в 1840-м — четыре миллиона 269 тысяч. Кто входил в состав этих первых ста десяти тысяч? Прежде всего охотники и трапперы — те, с кого Фенимор Купер писал своего Натти Бумпо, прозванного индейцами Кожаным Чулком, — первопроходцы, разведывавшие дорогу и прокладывавшие тропы. Вслед за ними двигались тысячи храбрых и предприимчивых людей, для которых закон об «общественных землях» был пустым звуком, ибо каждый устанавливал законы сам для себя. Наконец они вышли к Миссисипи. И здесь надолго остановились.
Переселенцы проделали трудный путь, продираясь через лесные дебри, переправляясь через бурные, порожистые реки, одолевая горные кручи. И все эти тяготы и опасности, связанные с преодолением препятствий, устроенных природой, к тому же многократно усугублялись риском в любой момент быть сраженным индейской стрелой и скальпированным. Впрочем, когда представлялся случай, они
