сказать, какой толк в одном хоркруксе? Разве душу можно расщеплять только один раз? Разве не лучше было бы разделить душу на большее количество частей, ведь это сделало бы человека сильнее, то есть, например, семь ведь самое могущественное волшебное число, так не?…
— Мерлинова борода, Том! — взвизгнул Снобгорн. — Семь! Да ведь думать об одном убийстве уже плохо! Да и в любом случае… разделять душу уже плохо… а разорвать на семь кусков!…
Вид у Снобгорна был уже очень встревоженный. Он разглядывал Реддля так, будто раньше никогда его толком не видел, и Гарри понял: он жалеет, что вообще вступил в этот разговор.
— Но, разумеется, — пробормотал он, — все это мы обсуждаем только умозрительно? Чисто теоретически…
— Да, сэр, разумеется, — быстро отозвался Реддль.
— И тем не менее, Том… помалкивай об этом, о том, что я сказал — то есть, о том, что мы обсуждали. Никому не понравится, что мы болтали о хоркруксах. Понимаешь, в Хогвартсе это запрещенная тема… Дамблдор на этот счет свирепствует особо…
— Я никому ни слова не скажу, сэр, — пообещал Реддль и ушел, но Гарри успел мельком увидеть его лицо: на нем было выражение дикой радости, как в прошлый раз, когда он узнал, что он волшебник, и эта радость не подчеркивала красоту его лица, а почему-то делала его менее похожим на человека…
— Спасибо, Гарри, — тихо произнес Дамблдор, — пойдем…
Когда Гарри снова встал на пол кабинета, Дамблдор уже садился за свой стол. Гарри тоже сел, ожидая, когда тот заговорит.
— Я уже очень давно надеялся заполучить это доказательство, — наконец сказал Дамблдор. — Оно подтверждает теорию, которую я разрабатываю, говорит о том, что я прав, но и о том, что мне еще думать и думать…
Гарри внезапно заметил, что все прежние директора и директрисы на портретах проснулись и слушают их разговор. Один дородный красноносый волшебник даже вынул слуховой рожок.
— Ну, Гарри, — сказал Дамблдор, — уверен, ты понял значимость того, что мы только что услышали. В том же возрасте, что и ты сейчас, плюс-минус несколько месяцев, Том Реддль делал все возможное, чтобы выяснить, как стать бессмертным.
— Вы думаете, ему это удалось, сэр? — спросил Гарри. — Он создал хоркрукс? И поэтому не умер, когда напал на меня? У него был где-то спрятан хоркрукс? Кусочек его души остался невредим?
— Кусочек… или больше, — ответил Дамблдор. — Ты слышал Вольдеморта, ему особо хотелось узнать у Горация, что, по его мнению, случится с волшебником, создавшим более одного хоркрукса; что случится с волшебником, который так решительно настроен избежать смерти, что готов убивать много раз, снова и снова разрывать свою душу, чтобы поместить ее в многочисленных, спрятанных в разных местах хоркруксах. Он не нашел ответа ни в одной книге. Насколько мне известно — и насколько, я уверен, было известно Вольдеморту — еще ни один волшебник не разрывал свою душу более, чем надвое.
Дамблдор с минуту помолчал, собираясь с мыслями, а потом сказал:
— Четыре года назад я получил, как мне казалось, несомненное подтверждение тому, что Вольдеморт расщепил свою душу.
— Откуда? — спросил Гарри. — Как?
— Ты дал его мне, Гарри, — ответил Дамблдор. — Дневник, дневник Реддля, который давал указания, как открыть Тайную комнату.
— Не понимаю, сэр, — сказал Гарри.
— Ну, хоть я и не видел вышедшего из дневника Реддля, но ты описал мне явление, которого я никогда не видел. Простое воспоминание начало самостоятельно действовать и думать? Простое воспоминание вытягивало по капле жизнь из девочки, в руки которой оно попало? Нет, в той книге жило что-то гораздо более зловещее… a осколок души, я был почти в этом уверен. Дневник был хоркруксом. Но это вызывало столько же вопросов, сколько давало ответов. И больше всего меня заинтриговало и насторожило то, что дневник задумывался им и как оружие, и как защитное устройство.
— Я все-таки не понимаю, — сказал Гарри.
— Ну, он действовал, как и должен действовать хоркрукс — иными словами, часть души, спрятанная в нем, осталась цела и, несомненно, сыграла свою роль в предотвращении смерти хозяина. Но Реддль, несомненно, хотел, чтобы этот дневник прочли, чтобы кусочек его души поселился или овладел кем-то, чтобы чудовище Слизерина снова вырвалось на свободу.
— Ну, он не хотел, чтобы его труды пропали зря, — сказал Гарри. — Хотел, чтобы люди знали, что он наследник Слизерина, потому что раньше эта слава ему не досталась.
— Совершенно верно, — кивнул Дамблдор. — Но разве ты не понимаешь, Гарри, что если он собирался передать или подсунуть дневник кому-нибудь из будущих учеников Хогвартса, то он как-то на удивление наплевательски относился к судьбе драгоценной части своей души, скрытом в нем. Смысл создания хоркрукса, как объяснил профессор Снобгорн, в том, чтобы спрятать и сохранить в безопасном месте часть себя, а не в том, чтобы швырнуть кому-то под ноги, рискуя тем, что ее уничтожат. Что, собственно говоря, и случилось: этой части его души больше нет, ты об этом позаботился.
То, как небрежно Вольдеморт обошелся со своим хоркруксом, показалось мне уж очень зловещим. Из этого следовало, что он сделал — или собирался сделать — еще хоркруксов, чтобы утрата первого не была так вредоносна. Мне не хотелось верить, но это казалось единственным разумным объяснением. А потом, два года назад, ты сказал мне, что в ночь возвращения Вольдеморта в свое тело он заявил своим пожирателям смерти кое-что, многое проясняющее и очень настораживающее. «Я, прошедший дальше всех по пути, ведущему к бессмертию». Ты сказал мне, что это его слова. «Дальше всех»! И мне показалось, я знаю, что он хотел сказать, хоть этого и не знали пожиратели смерти. Он имел в виду свои хоркруксы, хоркруксы во множественном числе, Гарри, которых, по-моему, не было еще ни у одного другого волшебника. Но это было подходящее объяснение: лорд Вольдеморт с годами становится как будто все меньше похожим на человека, и возможность превращения, которое он прошел, как мне кажется, объяснима только тем, что его душа была изуродована превыше того, что можно назвать «обычным злом»…
— Так он сделал себя неуязвимым, убивая других людей? — спросил Гарри. — А почему он не мог
