Глубоко и тяжело дыша, Учитель сел на травку передо мной, скрестил ноги и близко наклонился ко мне, почти касаясь моего лица. Затем взор его смягчился, и он спросил почти нежно:
- Ты хочешь помочь своей матери?
- Конечно, - ответил я. - Ты же знаешь, зачем я пустился в Путь.
- Тогда подумай сам - что пользы в том, чтобы просто сидеть, сохраняя свой ум в пустоте в течение часа? Разве животные, разные там хомячки-кролики, не тем же заняты? Разве пьянчуги, что валяются под столом после очередного стакана пойла, не тем же заняты? Разве их ум не пуст и спокоен, пусть и не очень долго? Подумай уже об этом, а заодно скажи мне, зачем мы, по-твоему, созерцаем?
- Мы созерцаем, потому что ищем истину, а истина заключается в созерцании покоя.
- Верно. Только наполовину. Медитация - это не цель, а средство, инструмент. Это топор, очень острый топор, которым мы рубим дерево.
Рубка дерева - это мудрость, высшая мудрость, самая сущность Пути. А вот созерцание ради созерцания - это то же самое, что пустить топорище на растопку, вместо того чтобы с его помощью нарубить дров.
Какова цель Пути?
- Я надеюсь отыскать ответы на вопросы, почему моя мать умерла так мучительно, почему она вообще умерла, почему все мы - и хорошие, и плохие - страдаем и умираем; почему вся эта жизнь, труд всей жизни, плоды этого труда, обращаются в прах и боль. Вот в чем цель Пути для меня.
- Все правильно, так и должно быть. Ну и что, ты вправду думаешь, что если сможешь сидеть здесь часами, днями или месяцами, созерцая пустоту своего ума, то найдешь ответы на эти вопросы? Ты думаешь, что так ты освободишься от болезней, от утрат дорогих тебе вещей и близких людей? Ты думаешь, что освободишься от самого старения или удержишь энергию тела и ума, покидающую тебя день ото дня, - одним словом, ты думаешь, что не умрешь?
- Думаю, что ты прав: думаю, что даже если я смогу усидеть здесь, освобождая свой ум до пустоты, сохраняя спокойствие и безмятежность в течение длительного времени, стойко снося жару и холод, дожди и зной, то все равно я когда-нибудь заболею, неизбежно состарюсь, не смогу больше сидеть здесь и наконец умру.
- Ну а раз так, пожалуйста, - настойчиво прошептал он мне, - пожалуйста, послушай меня хорошенько, и ты научишься истинному созерцанию, научишься использовать его для наших конкретных целей.
Камалашила снова уселся рядом со мной, но на сей раз он устраивался с такой основательностью, что мне показалось, что больше он уже никогда не вскочит.
- Есть три способа созерцания, - начал он, не покидая свою медитационную позу. - Начнем с первого. Мысленно представь себе образ твоего Коренного Учителя.
Это было легко сделать и легко удержать: видеть ее - пусть даже всего лишь внутренним взором - всегда было для меня и отдыхом, и утешением.
- Первым врагом созерцания, - снова зашептал он, - является некая разновидность лени: иногда просто нет настроения созерцать.
Поэтому будет очень неплохо - и мы это проделали - напомнить себе о неотложной и священной необходимости нашей медитации. А еще очень неплохо, - тут он хихикнул, - выбрать такой объект для созерцания, чтобы он был не только важным для практикующего, но и доставлял ему радость. Думаю, сегодня ночью ты лениться не будешь. Теперь время от времени, - продолжал мой наставник, - я буду щелкать пальцами. Я хочу, чтобы ты внимательно отслеживал состояние своего ума и сообщал мне, где он пребывает в тот самый момент, когда раздастся щелчок.
Таким способом я покажу тебе других врагов созерцания и научу, как их побеждать.
Я сосредоточил свой ум на ее прелестном образе, что привело меня к мыслям об этом Саде, а это, в свою очередь, заставило думать о том, что уже, наверное, поздно, я вряд ли высплюсь и едва ли буду в состоянии как следует работать в библиотеке… щелк!
- Где был твой ум? - спросил Камалашила.
- Я упустил мысленный образ и стал думать о работе, - удрученно ответил я.
- Это второй враг, - сказал он, - утрата мысленного образа. Чтобы победить его, ты должен так привыкнуть к образу, воспроизводя его в памяти как можно чаще, постоянно от созерцания к созерцанию, причем само созерцание должно быть кратким, но выполняться регулярно и часто, в течение всего дня, так, чтобы ты всегда помнил объект, не выпуская его из памяти. А теперь вернемся к образу.
Я снова представил ее прелестный образ, и на этот раз мне удалось удерживать его несколько лучше. Мое тело было неподвижным, и Сад был неподвижен. Медитация шла своим чередом. Я совершенно освоился, чувствуя себя все уверенней и спокойней. Дыхание стало медленным, тело неподвижным, и она оставалась со мной в виде туманного золотого света… щелк!
- Как там наш образ? - спросил Мастер шепотом.
- Неплохо, неплохо, - ответил я. - И сам я спокоен, и тело расслабленно.
- Да нет же, - строго переспросил он, - что с образом?
- А, образ? - сказал я. - Все отлично, стабильно, правда, слегка размыто…
- Я так и думал, - проговорил он слегка резковато. - Твое созерцание попалось на удочку притупленности сознания. Это страшный враг, потому что он почти невидим. В своей крайней форме его различить легче: чувствуешь сонливость, начинаешь клевать носом. А вот когда он принимает тонкое обличье, то буквально становится ядом; он начинает лгать тебе, расписывая, как здорово проходит созерцание, хотя на самом деле ты всего лишь пребываешь в разновидности ступора - многие практики медитации вот так даром потратили лучшие годы своей жизни.
- Как же мне быть? - спросил я.
- Выдели особую область своего ума - мы называем ее бдительностью. Научи ее распознавать этого врага, расскажи ей, как тот выглядит, каковы знаки его приближения, но, самое главное, прикажи поднимать тревогу всякий раз, когда в твоем уме будет появляться скука, притупляющая созерцание. А засим вернемся к ее образу.
Я невольно вздрогнул - откуда он знает об объекте моей медитации? - но быстро взял себя в руки. И снова перед моим внутренним взором был ее портрет, я стал размышлять о ее красоте, вспоминать те многочисленные уроки духовности, которые она преподала мне в этом Саду. Особенно ярко мне привиделась та ночь, когда она, одетая только ветром и своими золотыми волосами, так невинно подошла к ручью, вытекавшему из фонтана, и без колебаний ступила в его воды…
Воспоминания мои были совершенно лишены грубости или непристойности, вожделения или злого умысла, я просто пребывал в единстве с… щелк!
- Где был твой ум? - снова вопрошал меня Камалашила.
- В хороших мыслях, в благочестивых мыслях, - ответил я, наученный горьким опытом.
- Мысли-то, может, и хорошие, плохо, если они мешают твоей медитации. Ведь ты уже перешел от созерцания образа к иным воспоминаниям, попал в другое место и время - туда, где тебе нравится пребывать, разве нет?
Я признался, что так оно и было.
- Этот враг созерцания - умственное беспокойство, постоянное движение мыслей. Он приходит чаще других, и он очень могуч. Добавить тут нечего. Скажу только: бди! Не пропусти его приближение. И помни еще, что у него, так же как и у притупленности, есть свита. Это - пассивность, бездействие: неспособность выхватить меч, когда какой-то из этих врагов пересечет границу твоей медитации.
Для борьбы с притупленностью восприятия заставь себя вернуться к четкости созерцания образа. Начни с общего плана, затем перейди к чертам лица, форме рук и так далее. Если притупленность не проходит, переведи свой ум в высокое синее небо - очень яркое синее небо, умытое солнцем, - пусть твой ум станет этим небом; это освежит тебя, и ты сможешь вернуться к медитации. В крайнем случае встань, побрызгай в лицо холодной водой, ну а уж если и это не поможет, ляг поспи, и все пройдет.
Для победы над беспокойством надо вновь мягко и осторожно собрать свои мысли в сердце. Добейся еще большего безмолвия, оставайся в неподвижности ума и тела. Замедли дыхание, если надо, снова займись подсчетом вздохов, а затем возвращайся в созерцание. Медитация похожа на полет огромных птиц высоко в небе; снизу кажется, что они скользят в воздухе без усилий. На самом деле их парение - это состояние непрерывной коррекции своего положения: они ловят восходящие потоки воздуха, меняя направление своего полета, всякий раз, когда меняется ветер.
