Он знает мой невысказанный ответ: «Да».
– Тогда вы не помните вашего собственного Священного Писания. То, что Ева разделила проклятие мужа, не принесло ей ничего хорошего. Она не искупила его грех. Скорее, его грех лег и на нее.
– Даже если бы это было так, все равно разделила бы.
– Вы последовали бы за ним и стали утешением ему – даже в муках?
В его голосе слышится нотка подлинной озабоченности, более явной, чем ненависть к Виктору. Он боится за меня.
– Мы связаны друг с другом. Думаю, эта связь возникла в первый же миг нашей встречи. Порвать ее будет стоить мне само?й жизни.
– А у меня, кто ближе к первому Адаму, чем любой человек с начала времен, – у меня нет подруги, которая разделила бы со мной изгнание. А большего я не прошу, – Затем, придя в ярость, он вопрошает: – Вы считаете отвратительным, что я мечтаю о подруге?
– Нет… – Но бесполезно было отрицать то, что он прочел в моих мыслях.
– Вижу, что считаете. Какой вы ее представляете себе? Да, она будет вида не менее мерзкого, что и я. Потому что какая женщина согласиться жить с существом столь отвратительным? Вам противно? Так спросите, как выглядели вам подобные в глазах вашего Бога. Но разве Он не согласился создать женщину для мужчины? Мой создатель не был настолько добр. Меня безвозвратно лишили общества всего живущего.
– Вы знаете, что во мне вы имеете друга, – говорю я, надеясь смягчить его отчаяние, но не тут-то было.
В ярости от прочитанного в моих мыслях отвращения, он придвигает лицо вплотную к моему:
– А теперь представьте себе иную возможность. Если бы в вашей власти было скрасить мое одиночество, пошли бы вы на это? Стали б вы, прекрасная Элизабет…
Долгий миг его взгляд, такой холодный и отчужденный, ищет в моих глазах ответ, на который у меня не хватает смелости.
– Ответьте! Если б от этой жертвы зависела жизнь Виктора…
Внезапно мысленно чувствую, как во мне вспыхивает жгучий стыд – его стыд, не мой. Он отворачивает лицо, встает и с мучительным стоном бредет из хижины. Я не зову его обратно, а с болью в сердце смотрю, как он слепо ковыляет по горному пастбищу, пока не скрывается из виду. Но и тогда мне чудится, что я слышу вдалеке его стон.
– Завтрашний день будет для вас счастливым. – Это первые слова Адама, когда мы встречаемся наутро.
– Почему вы так говорите?
– Скоро узнаете. Завтра, еще до полудня. Мне недолго осталось быть с вами. Мне многое нужно вам сказать, прежде чем мы расстанемся.
Мы находимся у рудника горного хрусталя. Прекрасный солнечный день. Внизу простирается величественное и пустынное море ледника. Над ним пронзают небо
– Помните, вчера вы сказали, что готовы разделить судьбу Виктора, даже если он осужден на вечные муки? Это действительно так?
– Да.
– Тогда уделите мне немного внимания.
Он извлекает свой грязный сверток, разворачивает и достает перчатку в пятнах засохшей крови. Он кладет ее на землю между нами, потом тянется к моей руке.
– Я обещал не показывать кошмары, которые хранит моя память, – пока вы не позволите. Теперь я открою вам последнее, что осталось. Вам потребуется мужество; но если мы расстанемся прежде, чем вы узнаете это, то никогда не поймете, зачем я вас разыскал.
Неохотно протягиваю руку. Мгновение он мягко держит ее в своей ладони. Потом опускает голову и касается губами моих пальцев. Невольно сжимаюсь внутренне, но стараюсь не показать своих чувств. Позволяю прижать мою ладонь к перчатке. Вновь вижу выцветшую наколку. Твердо смотрю ему в глаза и читаю в них скорбь, бесконечную, как бездна, отделяющая нас от звезд. Напрягаю все силы, чтобы не отвести глаз, хотя от усилия начинает кружиться голова. Я что-то хочу сказать… должна что-то сказать, но слова ускользают от меня. Вместо этого слышу его голос, эхом отдающийся в мозгу. Он говорит:
А затем моя душа растворяется в его душе.
Пробуждаюсь и слышу замирающее эхо голоса, кричащего не переставая. Моего голоса, жалобного, потрясенного тем, что я увидела. Меня всю трясет, я мокрая от пота, одежда прилипла к дрожащему телу, как после приступа лихорадки. Дышу с трудом, словно только что бежала. И я знаю, что бежала. Однако я нахожусь у себя в комнате, на своей постели!
Надо мной склоняется чье-то лицо. Франсина. Лицо ее печально, но она храбро пытается улыбаться. Она протягивает руку, чтобы убрать волосы с моего лба.
– Тебя нашли в саду, дорогая. Ты бродила по винограднику на северной стороне в таком состоянии, что не могла говорить. Феликс нашел тебя там и привел домой. Что с тобой? Тебе плохо?
– Я была одна? Со мной никого не было?
– Никого, кроме Алу.
– А человека не видели?
– Человека? Почему ты спрашиваешь? – Тень тревоги набежала на ее лицо. – На тебя напали?
– Нет-нет.
– Элизабет, дорогая, скажи мне, что стряслось!
– Почему ты здесь?
– Шарль и я приехали с бароном. У нас для тебя хорошая новость. Виктор вернулся к нам.
Я узнаю о злоключениях Виктора
Когда Франсина увидела, что я достаточно соображаю, чтобы понимать ее, то рассказала о том, как Виктор и барон прибыли накануне в Женеву. Оба вышли из швейцарского дилижанса настолько измученные долгой дорогой, что едва держались на ногах. Состояние Виктора было совсем плачевным; он был столь слаб, что не мог в тот же день проделать остаток пути до Бельрива. По этой причине он и отец доехали до Сен-Пьера, где она с Шарлем приютили их на ночь. Там они дождались, пока на другой день за ними прибыла карета.
– Ты найдешь Виктора очень переменившимся. Он напоминает человека, возвратившегося с войны. Ему пришлось пережить тяжкое испытание, о котором он не может рассказать. Но, думаю, и тебе тоже.
В тревоге за Виктора, я отмахнулась от ее заботы обо мне. В любом случае, разве могла я объяснить свое угнетенное состояние? Рассказать об Адаме и о том, что он показал мне? Она решила бы, что я описываю ей кошмар.
– Отведи меня к Виктору, – сказала я, силясь встать с постели.
– Ты еще недостаточно оправилась.
Она была права, но я настаивала, напрягши всю свою волю. Она позвала Шарля, ожидавшего в коридоре, и они вдвоем, можно сказать, вынесли меня на руках из комнаты.
То, что она рассказала мне о Викторе, оказалось правдой. Нездоровая бледность сделала его похожим на измученное привидение. Барон и Селеста сидели у его ложа, она прикладывала охлаждающие компрессы к его лбу и утешала, как могла. Я не была уверена, что человек, пристально глядевший на меня, приближавшуюся к кровати, узнает меня, так безумен был его взгляд. И только когда Виктор произнес мое имя, я поняла, что он в здравом уме.
Несмотря на слабость и путаницу в мыслях, я старалась держаться. Я упала ему на грудь и обняла невероятно исхудавшее тело. Наши слезы говорили за нас; слова были не нужны. Я сжимала его в объятиях, пока его не сморил сон, и отец вывел меня из комнаты. Как только дверь закрылась за нами, он рассказал мне все, что ему было известно о злоключениях Виктора.
