«Битлы», а говорят с еврейским акцентом. Блеск. Но к тому же еще и очень похабно, очень похабно, – В эстетической системе Шарки это было наилучшей оценкой. Повернувшись снова к Саймону, он спросил: – Слушай, а почему твоего имени нет в титрах?
На сей раз на помощь к нему пришел Деккер.
– Боюсь, что мистер Валентайн в таких вещах не очень-то щепетилен. Много из того, что он выпускает под своим именем, снято вовсе не им.
– Да-да, я знаю, – сказал Шарки, – Этот тип настоящий конокрад. Он обворовал столько талантов!
– А ты знаешь, что Валентайн финансировал некоторые фильмы Макса Касла?
– П-правда? – Саймон был удивлен.
– Так Валентайн и начинал. В то время он был, насколько я знаю, десятая спица в колесе. – А потом я как можно небрежнее добавил: – Он был одним из первых, кто рассказал мне о секретных касловских приемах. Он пытался выведать про них у Касла, но безуспешно.
Последовавшую за этим тишину первым нарушил брат Юстин.
– Секретные приемы? Вы имеете в виду те маленькие трюки, о которых вы говорили с доктором Биксом в Цюрихе?
– И о них тоже. – Я обратился к Саймону. – И вы тоже используете эти… маленькие трюки?
За Саймона поспешил ответить брат Юстин.
– Конечно, в любом фильме главное – общий эстетический эффект, какими бы способами он ни был достигнут. В конечном счете у каждого режиссера есть свои методы, тайны его ремесла. Но стоит ли о них серьезно говорить вне контекста режиссерской работы в целом?
Вопрос был риторическим. Я понимал, что брат Юстин великолепно умеет уходить от разговора, который для него по тем или иным причинам неудобен. Он поторопился дать указание запустить фильм, который мы пришли смотреть, и мы расселись в креслах.
Что можно сказать о фильме, который приобрел такую известность (и скандальную славу), как «Недо- недо»? Цель его состояла в том, чтобы вывести Саймона из гетто авторского кино, и цель эта была достигнута с не меньшим шумом, чем если бы молодым режиссером выстрелили из пушки. Хотя и мейнстримом его назвать было нельзя, фильм продержался в некоторых первоэкранных кинотеатрах несколько недель, то есть достаточно долго, чтобы привлечь к себе внимание критиков; потом он шел еще много месяцев в мультиплексах при торговых центрах, где зрители, в основном молодежь, принимали фильм как своего рода наркотик. Появлялись сообщения, что некоторые подростки просмотрели ленту более чем по сто раз, а в кинотеатрах, где показ прекратился, возникала угроза беспорядков.
Поскольку фильм, казалось, триумфально шел без всякой рекламной шумихи, обозреватели повсюду могли льстить себе утверждениями, что это, мол, их «открытие», а это всегда верный способ подзадорить критиков. И потому о «Недо-недо» было много разговоров, дебатов, дискуссий, а нередко и с провокационным неодобрением, которое создает
Я уверен, что где-то в недрах моей нервной системы есть некий центр, который до сих пор продолжает вибрировать под воздействием того первого мучительного впечатления от «Недо-недо». Ну, прежде всего звук – зловещий нечеловеческий звук. Позаимствовав жанр у рок-видео, Саймон с самого начала предпринял полномасштабную атаку на барабанные перепонки. Тогда я знал, что рок-музыка, исполняемая на концертах, достигла астрономических уровней громкости, но я и представить себе не мог, что такая громкость может быть обеспечена целлулоидным носителем. «Недо-недо» открывался лавиной грохота, обрушивающейся на голову зрителя и не ослабляющейся ни на йоту на протяжении всего фильма. Жанет, сидевшая рядом со мной, вздрогнула, а затем зажала уши руками – она так их и не убрала до самого конца фильма. Я мужественно держался, слушая эту какофонию, исполненный решимости вынести все, но через десять минут обнаружил, что практически оглох.
До этого момента я мог различать голоса – непрекращающиеся и неразборчивые вопли Бобби Сифилиса и «Вонючек», которые орали, перекрывая умело срежиссированные звуковые эффекты, являвшие собой (насколько я мог судить) оглушительный винегрет рева двигателей, скрежета металла, взрывов, столкновений автомобилей, пушечной стрельбы, криков.
В течение пяти минут, пока нас бомбардировали этим почти невыносимым шумом, экран оставался темным, словно звуковая дорожка предлагала увертюру к фильму, который еще не начался. В программке к фильму сообщалось, что он открывается хитом Бобби Сифилиса – хоть на бампер приклеивай – «Подвинься, детка, я сам поведу». Именно в таком виде и продолжают показывать начало фильма до сего дня: звук без картинки. Но изучение Касла отточило мои чувства: при виде негативного вкрапления я сразу же его узнавал. А точнее, чувствовал. Я знал, что темный экран передо мной начинен образами, а чутье подсказывало мне, что эти образы по жесткости ничуть не уступают звуку. Я чувствовал, как во мне поднимается волна паники и страха еще до того, как возникло видимое изображение. И не я один. Жанет, прижавшись плечиком к моей груди, дала мне понять, что ищет защиты. Обняв ее, я почувствовал, как ее бьет дрожь.
Когда фильм обрел яркость и четкость, я почти сразу же понял, что начался новый этап карьеры Саймона. Парнишка вышел из гаража. Хотя и явно низкобюджетный, «Недо-недо» был прекрасно сделанным цветным фильмом, снятым на тридцатипятимиллиметровке, первой (и успешной) попыткой автора в полной мере профессионально использовать студию. Даже в тех случаях, когда приходилось ужиматься по финансовым соображениям, Саймон находил оригинальные способы скрыть вынужденную экономию пусть даже с помощью сцены грубого насилия или умелого пародирования жанра, в котором сам же и работал. Его мастерство, проявившееся именно в этом, очаровало многих критиков. Искушенные обозреватели понимали, что смотрят дьявольски умно состряпанное произведение.
Но если свое техническое мастерство Саймон совершенствовал, то интеллектуальное содержание оставалось таким же нигилистическим, как и прежде. Снятый в самых суровых районах Мохавской пустыни, «Недо-недо» был хроникой разгула насилия, изображением бесконечной войны между косноязычными племенами полуидиотов-мутантов, выживших после всемирной катастрофы. Список исполнителей укладывается в одну строчку, синхронную со словами, пропеваемыми Бобби Сифилисом и «Вонючками», – единственный фрагмент из их стихов, который я смог разобрать. «Мы – недо-недо. Мы – недо-недо». Снова и снова дебильные лица, словно физиономии любопытствующих приматов, заглядывали в камеру и повторяли эти слова. Так что же они за недо? Вырождение зашло слишком далеко, и они не знали ответа на этот вопрос, опустившись так низко, что забыли о своей изначальной принадлежности к роду человеческому.
В течение двух часов эти недоразвитые реликты нашего биологического вида носились по бесплодному пейзажу на странных транспортных средствах, сварганенных из остатков грузовиков, автопогрузчиков, тракторов, самолетов, бульдозеров. Они уважали единственное богатство – бензин, требующийся для самодельных двигателей этих агрегатов. Добывая бензин, они врезались друг в друга, разбивались, убивали всех, возникающих в пределах видимости, особо зверским оружием – гарпунами, паяльными лампами, арбалетами, молотами для убоя скота, бензопилами. Исполнители этой межчеловеческой бойни проявляли чертовскую изобретательность. Большая часть избиения была так вопиюще реалистична, что я просто не понимал, как его сняли, не искалечив или не убив кого-нибудь. Снова и снова Жанет прятала лицо у меня на груди, чтобы не видеть происходящего на экране. Я чувствовал себя виноватым из-за того, что любопытство не позволяло мне быть таким же разборчивым. Остальные зрители, однако, не испытывали никаких неприятных чувств. Чем выпуклее становилось насилие, тем громче были довольные вопли Бобби Сифилиса, его дружков и Шарки, выражавшего одобрение наравне с остальными. Точно так же молодежная аудитория будет встречать «Недо-недо» повсюду – для них этот фильм станет первым опытом того, что снисходительные критики нарекут новым жанром: геноцидным фарсом.
Каким бы жестоким ни было это кино, оно захватывало так же, как и все остальные работы Саймона.
