Поражающие воображение образы, строго дозированная патетика, кладбищенский юмор и, самое главное, – всепобеждающая убежденность, которая заставляла зрителя смотреть еще немного, еще немного и еще. В работе парнишки были моменты, которые неоспоримо свидетельствовали о таланте. Никакая пустыня, снятая на пленку, не могла выглядеть столь бесповоротно одичалой, как мир недо-недо – бесплодный, мерцающий ад под безжалостным солнцем, чье сияние засвечивает пленку и слепит глаза на протяжении всего фильма. Это гиблое место – квинтэссенция всех гиблых мест, пейзаж, бесчеловечность которого ошеломляет не меньше, чем устроенная здесь бойня. По мере развития действия у нас создается впечатление, что солнце увеличивается, поглощает землю, иссушает последние источники жизни. Оно светит все ярче и ярче, ослепляет так, что мы уже не можем различать предметы, двигающиеся в этом убийственном сиянии.
Но бессмысленная война продолжается, племена борются за некий трофей, лежащий в глубокой подземной камере. Мы лишь видим местами его неясные очертания, а потому на протяжении всего фильма спрашиваем себя – что же это такое. Возникает ощущение: этот вожделенный предмет – последнее, что еще может взывать к цивилизованным чувствам. Наконец мы видим его целиком: это неразорвавшаяся боеголовка, превращенная своими полоумными обладателями в варварскую икону. В конце фильма вырисовываются ее контуры – она лежит на неком подобии алтаря. Если присмотреться получше (на что вряд ли способна аудитория Саймона), то алтарь оказывается кучей никому не нужных религиозных символов и артефактов – распятия, исламские полумесяцы, египетские анки{311} , изображения инь-ян, индуистские мандалы. Такой прием был характерен для фильмов Саймона – включение в кадр деталей, которые не имеют никакого отношения к происходящему, но тем не менее присутствуют и обычно мелькают с такой скоростью, что остаются незамеченными. Наконец совершается неизбежное: недо-недо случайно поджигают боеголовку. Ее корпус поднимается, сливаясь с сияющим солнцем, и образуется единство губительного света, который поглощает пейзаж, сюжет и всякий смысл.
В течение тридцати секунд концовки экран пульсирует светом, столь ярким, что смотреть на него невозможно. Голоса «Вонючек» звучат, словно плач проклятых, а потом внезапно замолкают. Конец. Конец, который словно вибрирует в зале чудовищным космическим ритмом. Я не сомневался, что в эти жуткие мгновения втиснут один из касловских мотивов – водоворот, черная дыра отчаяния.
Когда фильм закончился, кто-то поспешил включить свет в зале. Саймон, сидевший в нескольких рядах передо мной со снятыми очками, вздрогнув, повернулся в моем направлении. Глаза у него и в самом деле оказались розовые, как у кролика. Он мучительно моргнул, глядя на меня; лицо у него было мертвенно- бледным, как у какого-то подземного животного, извлеченного из своей норы на свет божий. Он снова быстро надел очки и замер, глядя куда-то вниз; челюсти у него шевелились, двигались – он жевал «Милк Дадс», шариком перекатывавшийся у него под щеками.
Гости, кроме меня и Жанет, были на седьмом небе. Бобби Сифилис и его команда (выкурившая за время просмотра не одну самокрутку) не могли сдержать переполнявших их эмоций. Давалка вертелась на своем кресле.
– Вот это блевота! – снова и снова вопила она. – Вот это настоящая блевотная киношка!
– Я просто тащусь, – добавила другая девица.
Трахарь – его зрачки расширились до размера десятицентовика – неловко перепрыгнул через два ряда, чтобы шарахнуть Саймона со всей силы по спине.
– Класс, старик! На это у любого встанет. Но я тебе скажу, звук надо помощнее. Херово оглушает.
Сифилис сидел, откинувшись к спинке; он глубоко затянулся и произнес свой вердикт:
– Это эпос. Настоящий, в жопу, эпос.
А Шарки, конечно же, был уверен, что мы видели «классику».
Я взглянул на Жанет, а она посмотрела на меня; глаза у нее были пусты и широко открыты, на лице выражение человека, выжившего в автомобильной катастрофе.
– Ты все еще хочешь брать интервью? – спросил я.
Она, не отвечая, продолжала смотреть на меня. Я повторил вопрос, но тут же понял, что она меня не слышала. Она ждала, когда в ее ушах прекратится грохот.
Брат Юстин суетливо встал и быстро переместился ко мне.
– Ну, что вы думаете, профессор? – В нескольких рядах впереди повернул ко мне свое напряженное белое лицо Саймон – немое, но требовательное эхо того же вопроса.
Это требовало от меня хорошо выверенного ответа. Никаких крайностей. Мне еще нужно было кое-что выведать у этих людей. И тем не менее я не хотел откровенно лгать, когда рядом со мной сидела Жанет. Правда, у меня еще не сложилось определенного мнения. С одной стороны, отвращение. С другой – восхищение.
– Что я могу сказать… конечно, равнодушным не оставляет. Я еще не успел собраться с мыслями.
– Но как вам показалось – сильно, захватывающе? – Зубастая улыбка брата Юстина надвинулась на меня.
– Несомненно, захватывающе. – Стараясь выиграть время, я задал вопрос, который мучил меня на протяжении всего фильма. – А из каскадеров никто не был травмирован?
– Из каскадеров? – Этот вопрос застал брата Юстина врасплох. Он нетерпеливо взглянул на Деккера.
– Вообще-то мы обходились без каскадеров, – ответил Деккер.
Саймон попытался поправить его замечание.
– Кроме сцен с о-о-о…
– Ах, да, – вмешался Деккер. – Кроме тех сцен, где был огонь. Во всех остальных случаях мы просто приглашали статистов, которые были на площадке. Один из наших многих способов экономии.
– Статистов? – Как это непрофессионалы соглашаются так рисковать жизнью, спрашивал я себя.
– Велосипедистов, самокатчиков, мотоциклистов и всяких таких психов – их много ошивается по уикендам в той части пустыни. В Барстоу{312} и вокруг него. Они были счастливы сняться в одном из фильмов Саймона.
– Дай им пару раз затянуться, они тебе хоть в грузовик вмажутся, – с подленькой улыбкой пояснил Сифилис, – У них жопа вместо головы. Помните того идиота, который пробежал через дробилку? – Его спутники в ответ издали вой. – Мы ему сказали, что на другом конце его ждет фунт мериджейн.
Брат Юстин, недовольный тем, что мы уклонились от темы, вернулся к своим вопросам.
– Как вы думаете, этот фильм будет иметь успех?
– Успех? В каком смысле?
– Сможет ли он завоевать более широкую аудиторию для Саймона?
Я постарался, чтобы он не услышал сожаления в моем ответе.
– Да, пожалуй.
– Хорошо. – Это его порадовало, – Понимаете, мы много вложили в его производство. Гораздо больше, чем в другие картины Саймона, которые по замыслу предназначались для ограниченной аудитории. Мы надеемся, что этот фильм…
– Это настоящий прорыв, – заверил его Шарки. – Он пойдет первым экраном – нет вопросов.
У Бобби Сифилиса нашлась глубокая мысль.
– Именно этого и ждал мир.
Но брата Юстина явно больше интересовало мое мнение. Я попытался напустить на себя профессионально-объективный вид.
– Я, конечно же, не специалист по киномаркетингу, но я бы сказал, что у вас неплохие шансы попасть в некоторые первоэкранные кинотеатры больших городов. Фильм хорошо сделан, да и жанр этот сейчас популярен. Конечно, видимо, потребуется кое-что вырезать…
Саймон ухватился за это слово:
– В-в-в-в…
Я напустил на лицо сочувствующее выражение.
– Там есть несколько эпизодов, которые неприемлемы для среднего зрителя. Нет, сделаны они прекрасно… я хочу сказать – убедительно. Но фильм у вас длинный, так что некоторое сокращение ему не
