Киномания

что она начнет меня искать, устроит шум, раскроет их тайны. Боже мой! Боже мой! Я в буквальном смысле стал причиной гибели женщины, которую любил.

После того проклятого утра я долго не мог прийти в себя. Это чувство так никуда и не делось – просто притупилось: постоянное ощущение вины и горя, которое отошло на второй план, только после того как я весь онемел от боли. Я часто засыпал, вконец измотанный рыданиями, снова и снова повторяя имя Клер. Но рыдал я не из-за нее. Какой бы ни была судьба Клер, с ее исчезновением мое заключение становилось пожизненным. Впереди – однообразное течение времени, каждый следующий день – напрасный и безнадежный, как предыдущий.

А в конце… Червь-победитель.

Глава 31 Студия «Каменный век» представляет…

Это было за месяц до моего очередного визита на дальний конец острова. Если я не мог найти там утешение, получив печальные известия о Клер, то стоило ли вообще туда ходить? Меня ждала только дряхлая оболочка некогда великого режиссера, от которого Клер советовала держаться подальше, поскольку он в расцвете своего таланта был проводником чистого зла. Может быть, я еще несколько месяцев не появлялся бы там, если бы однажды утром, выйдя на свою террасу, не увидел столб черного дыма, идущий приблизительно с того места, где находилось его бунгало. Неужели старый осел поджег свой дом?

Я несся по острову во всю мочь, продирался в овражках через заросли, которые, как их ни корчуй, вырастали заново, а когда пересек полузахлестнутую водой отмель, направление ветра переменилось и несколько клубов дыма отнесло в мою сторону. Я остановился на бегу, словно врезался в стеклянную стену. Не узнать этот едкий химический запах было невозможно. Горящая пленка. Но господи, чтобы поднялось столько дыма, нужно сжечь целую тонну пленки. Что там происходило?

Я взобрался на пригорок и увидел его бунгало. Оно стояло целехонькое. Дым шел из другого источника – из выложенной камнями ямы недалеко от дома. Я видел эту яму и прежде, но осмотреть ее мне не приходило в голову. Я думал, что он сжигает в ней мусор. Огня теперь видно не было, вверх поднимались только несколько клубов серого дыма. Тут же был и он – сидел спиной ко мне около ямы, слегка раскачиваясь на пятках. На нем была только соломенная шляпа и набедренная повязка. Рядом с ним стояла тачка, ржавая и ломаная, как и весь его садовый инструмент. Не поворачивая голову, он протянул руку и вытащил из тачки нечто похожее на клубок черных, блестящих змей. Это была нарезанная на куски пленка. Он небрежно бросил клубок в дымящуюся яму. Возникла огненная вспышка, потом поднялся черный клуб дыма. Мгновение спустя он бросил в яму еще один клубок.

Хотя он и сидел ко мне спиной, я видел, что слухового аппарата при нем нет, значит, он не мог слышать моих шагов. Подойдя поближе, я услышал, что он глуховато насвистывает что-то себе под нос – немудреную мелодийку «Прощай, дрозд». Боясь его напугать, я обошел вокруг ямы, чтобы оказаться в поле его зрения. Увидев меня, он неожиданно весело улыбнулся. Потом сразу же показал на свои уши, давая понять, что слуховой прибор в бунгало. Я сделал ему знак – оставайтесь, мол, на месте, и пошел в бунгало за аппаратом. Тот лежал на помятых листах моей рукописи, отыскавшихся, вероятно, после моего посещения. Я сложил их и сунул в карман рубахи.

Когда он подключил слуховой прибор, я спросил:

– Что за чертовщина тут у вас происходит?

– Надеюсь, батарейки еще не сели, – ответил он, продолжая возиться с прибором.

Я спросил еще раз:

– Что это вы делаете? Откуда вся эта пленка?

На сей раз сомнений не было – он меня услышал, но, не прекращая прилаживать приборчик к уху, сделал вид, что ничего не понял. Вместо этого он посмотрел на меня со своей щербатой полуулыбкой и спросил, где я пропадал так долго.

– В Нью-Йорке, Париже, Риме, на Ривьере, – ответил я, – Я вернулся, почувствовав ностальгию. Что вы здесь делаете?

Он заметил машинописные листочки у меня в кармане.

– Вы в прошлый раз забрали книгу.

– Она моя.

– Да конечно.

– Нескольких страниц все еще не хватает, – сказал я ему так, будто это имело какое-то значение.

Он кивнул – извиняющееся движение головы.

– Извините. Как вам мои комментарии – помогли?

Я сказал, что помогли.

– Я непременно включу их в свою книгу.

Он не мог не услышать горечь в моем голосе. Он дружески похлопал меня по руке.

– Когда-нибудь вы отсюда выберетесь.

Он хотел утешить меня, но его слова, произнесенные отеческим тоном, прозвучали снисходительно. Я отрицательно покачал головой – жест отчаяния.

– Нет, не выберусь. Последняя надежда умерла. – И тогда я рассказал ему про Клер, хотя перед этим решил молчать. Слова лились гневным потоком.

Он внимательно выслушал до самого конца.

– Кларисса Свон. Мне знакомо это имя. Я читал ее рецензии в американских журналах, которые мне иногда присылают.

– Я уверен – ее похитили.

Он мрачно кивнул.

– Вполне вероятно. Другие, что были здесь, знали гораздо меньше ее. Но и этого было более чем достаточно. Та француженка всего лишь раз взяла у меня интервью. Перед войной. Может быть, говоря с ней, я был слишком неосторожен. В то время я был очень зол. Но похищать ее и прятать здесь не было никакой необходимости.

Его слова напомнили мне кое-что.

– Как ее звали, эту француженку?

Он покачал головой не в силах вспомнить.

– Женевьева?..

– Женевьева Жубер?

– Да-да.

– Я пытался найти ее в Париже несколько лет назад. Мне сказали, что она умерла. Неужели ее похитили из-за интервью?

– Потом уже, после войны, она стала копать поглубже. Познакомилась с этим сумасшедшим иезуитом. Вы знаете про Oculus Dei?

– С Розенцвейгом?

– Да. Он писал мне письма, угрожая убить. Представьте себе – ее заинтересовало сказанное им. Но какой от нее мог быть вред? Привозить ее сюда было жестоко. Жестоко, – Он наверняка чувствовал: я горю желанием узнать – что это за пленки он сжигает, но когда я снова задал этот вопрос, он опять сделал вид, что не услышал его, – Мне очень жаль вашу подружку Клер, – Это замечание было трогательным и искренним, – Она прекрасно писала. Даже слишком – для критика. Такой паразитический промысел. Кинокритики… кто их читает?

Меня это задело. Я не сдержался и сказал несколько слов в защиту Клер и ее «промысла».

– Она верила, что критика имеет высокую нравственную цель, – Он издал высокомерный смешок, который разозлил меня еще больше, – Она, например, считала, что в ваших фильмах есть что-то нездоровое.

Он поднял недоуменную бровь.

– Нездоровое?

– Точнее говоря, злое, – Так вот тебе! Один ноль в пользу Клер.

Он снисходительно усмехнулся.

– Совсем немногие понимают, что такое зло. А когда мы говорим то, что знаем, все возмущаются.