Мать. Не знаю. Я устала от этой пошлости. Есть же у нас другая молодежь, почему с нее не брать пример? Это у тебя в английской школе вундеркинды. По нашему Красному Кресту знаешь сколько доноров среди молодежи? Я одиннадцать лет работаю, а такой сознательности, как теперь…
Женя (наигранно). Ну да, конечно.
Мать. Не конечно, а я тебе говорю, что есть. И вас, по-моему, воспитывали как надо…
Бабка. Папаша-то был кавалерист! Гусар!
Мать. Ну что ты вечно: гусар! Всего два месяца служил в кавалерии. Я Дмитрия, кстати, не осуждаю, он был цельный человек и поступил честно.
Бабка. С двумя детьми на руках оставил, честно!.. Когда уж тебя жизнь чему научит?..
Мать. Не надо об этом. И жизнь тут ни при чем. Сейчас всем дано все. Почему я, например, всегда тянулась к хорошему, а не к плохому? А у нас не было таких возможностей, как у них. Я даже не смогла закончить институт. Но я старалась, я работала, я росла. Я без диплома, а на мне целое отделение Общества! И все, слава богу, уважают. А вы… вас прямо влечет эта накипь, эта мода.
Женя (якобы не слушая). Да, маникюрчик-то того… Англичане говорят: самое трудное – быть немодным.
Бабка. Самое трудное – дурами не быть. (Пыхтит.)
Мать. Только о себе думают, только о себе!..
Женя. Ты видела журналы? Слава показывал?.. Это в Лондоне! В пуританской, чопорной Англии!
Мать. Оставь! При чем тут Англия, Лондон!..
Бабка. Еще Пушкин, Александр Сергеевич, говаривал: что важно Лондону, то рано для Москвы…
Женя. Чего, чего? Неплохо. Надо Славе продать… «Что важно Лондону…» (Смеется.)
Мать. Жаргончик! «Продать»!
Бабка. Теперь не учителя детей учат языку, а дети учителей жаргону.
Женя. Мамуля! Двадцатый век. Весь мир перевернулся, крутится вот такое колесо!.. Тебе всю жизнь хочется идеальных, возвышенных отношений. Но их нет! Это вам не салонная пьеса. «Ах, графиня, я вас же ву зем!..» Баба, в твое время когда выходили замуж?
Бабка. По-разному выходили. Не путай меня с девятнадцатым веком!..
Мать. Двадцатый век, двадцатый век! Все зависит не от века, а от человека! Я хочу! Да! И пусть у других как угодно, а с моей дочерью ничего такого не будет!
Женя. А о чем вообще речь? Разве есть симптомы?
Бабка. Будут симптомы – будет поздно.
Мать. Не будет! Ее надо привести в чувство. А то кончится тем, что она искалечит себе жизнь, бросит институт, будет голодать, плодить нищих.
Женя. Ну кто теперь голодает? Какие нищие?..
Бабка. А-а, правда, нищие давно-о не ходят.
Мать. Боже, как я устала! Вместо того чтобы отдохнуть, полежать, почитать…
Женя. Мама! Весь сыр-бор из-за того, что они шли в обнимку. Теперь все так ходят.
Бабка. Спасибо, ходят в обнимку, а не лежат.
Мать. Мне нет дела: все! Все будут биться головой об стенку, и вы тоже? Я не хочу больше. Я устала. (Жене.) Между прочим, ты бы, как старшая сестра, чем острить, могла бы тоже помочь. У тебя уже вообще в доме никаких обязанностей. Живешь как трава. Могла бы поговорить, отвлечь, а то – двадцатый век, двадцатый век! Когда-то на войну все списывали, а теперь – на двадцатый век! Еще скажите: атомная бомба… раз живем… если война…
Бабка. Она научит. По-лондонскому-то!..
Женя (поет). «Ах, война, что ты, подлая, сделала…»
Мать (Бабке). А ты бы, между прочим, тоже поменьше ей потакала. А то сейчас одно, а потом: Алечка, Алечка, жалко Алечку… Пусть весь мир развалится от грязи, но моя дочь должна быть чиста, как Афродита! И если каждая мать сделает так – грязь отступит!..
Бабка (бурчит). Да, как же, сейчас…
Женя. Чего-чего? Афродита? (Смеется.)
Валентин и Валентина слушают.
Она. Ну, я пойду?..
Он. Я буду тебя ругать.
Она. Да, просто проклинай.
Он. Но ты не очень. Лучше промолчи.
