лязг с оглушительным грохотом.
Глава пятая
Ткани сосудов и мышц постепенно привыкли к нормальной температуре и естественному кровообращению, перестав посылать будоражащие мозг сигналы. Команда затихла. Никто из моряков больше не дергался, не извивался в судорогах, не рвал постельное белье. Процесс пробуждения завершился с минимальными потерями, все, за исключением не пожелавшего возвращаться дизелиста Коха, мирно спали обычным человеческим сном. Сейчас достаточно было подойти к любому из них и просто потормошить за плечо.
Однако Нойманн событий не торопил – для восстановления мышечных функций всем членам команды предписывался строгий постельный режим. Два, три или четыре дня – каждый возвращался к жизни по- своему. Все это время дежурной смене надлежало ухаживать за товарищами, как за новорожденными: массажировать, растирать, хорошо кормить, развлекать, выносить дерьмо. А затем – по мере улучшения физической формы – помогать подниматься с кровати и делать «первые шаги»…
Первым очнулся корветтен-капитан Хайнц Мор. Он всегда спал хуже и меньше других: отключался последним, пробуждался в числе первых.
– Тебе, как всегда, не терпится, Хайнц. Поспал бы еще часиков десять-двенадцать, дал бы организму привыкнуть к новой нагрузке, – ворчал профессор, вытаскивая из его вены иглу от системы. Поправив очки и приблизившись к лицу пациента, спросил: – Ну, как ты? Решил просыпаться или еще в дороге?
Зрение подводника долго не могло выбрать правильный фокус – зрачки то расширялись, то сужались.
– Все выжили? – откашлявшись, наконец прошептал командир.
– Все, кроме одного.
– Кто?
– Дизелист Кох.
– Вот скотина… Решил не возвращаться?
Нойманн не ответил.
– Что с ним случилось?
– Сердце отказало. Мы пытались его запустить, но… оно так и не смогло включиться в нормальную работу. Умер спокойно, без мучений.
– Значит, подводников осталось всего девятнадцать?
– Увы…
Мор отдышался, облизнул пересохшие губы, пошевелил пальцами правой руки. Крепко зажмурился и резко открыл глаза.
– Я стал хуже видеть.
– Мы все теряем зрение – этот процесс необратим.
– Черт… Какой сегодня год?
– Две тысячи одиннадцатый.
– Долой еще шесть лет из жизни.
– Брось, Хайнц! Ты отлично знаешь, что все мы давно подохли бы без капсул и моего препарата.
Мор усмехнулся, отчего вся левая сторона худого лица покрылась сетью морщин.
– Эта база, господин оберштурмбаннфюрер, с самого начала была общей могилой. С момента ее проектирования вашими коллегами из ведомства Генриха Гиммлера.
– Не нужно вспоминать о рейхсфюрере. Мы же с тобой договаривались…
На вторые сутки пробуждения Хайнц Мор уже сидел на постели, а еще через день самостоятельно вышагивал вдоль ряда кроватей и, широко улыбаясь, подбадривал просыпавшихся товарищей. Правда, делал он это, опираясь на трость и под присмотром Нойманна.
– Молодец, Хайнц! Так держать! – нахваливал профессор. – Я всегда удивлялся крепости твоих мышц и стойкости духа.
– Мы обязаны быть сильнее других, – парировал Мор. – Оставшиеся моряки глядят на меня, медики с инженерами – на тебя.
– Ты прав.
– Значит, всего нас осталось двадцать пять. Как обстоят дела у остальных? Вижу, некоторые очень ослаблены.
– Примерно половина чувствует себя удовлетворительно. У девяти человек процесс пробуждения проходит с отставанием от расчетного графика.
– С чем это связано?
– С возрастом – семеро из девяти хоть и выглядят на шестьдесят, но успели перешагнуть столетний рубеж.
– Другие новости есть?
– Есть. Правда, приятной эту новость не назовешь, – замялся Нойманн.
– Выкладывай, – остановился в конце длинного зала Мор, в глазах появилось беспокойство.
– Курт доживает последние дни – еле ходит, страдает одышкой, иногда отвечает невпопад. Пару раз я был уверен, что он не дотянет до вашего пробуждения.
– Где он сейчас?
– У себя. Я позволил ему есть до отвала пищу из запасов «Верены». Пусть насладится перед смертью.
Мор испуганно огляделся по сторонам. О зараженных продуктах, как, впрочем, и о смертельной болезни, проникшей в базу на борту «Верены», знали только он, Нойманн и несколько приближенных к нему врачей.
– Плохо дело, – вздохнул он. – Скоро не с кем будет выйти в море.
– К сожалению, настоящего эликсира бессмертия наука еще не придумала.
Мор отдал профессору трость. Постояв у последней кровати и удерживая шаткое равновесие, сделал один шаг, второй, третий…
– Получилось, – обнажил он в улыбке нездоровые зубы. Но, возвратив лицу серьезность, перешел к делу: – Ладно, Карл, продолжай.
– Ты о чем?
– Что еще произошло за шесть лет моего отсутствия?
– Ничего, раз ты проснулся в добром здравии, – попытался отшутиться Нойманн.
– Радио слушали?
– Иногда включали.
– И ни слова?
– Ни единого звука, – безучастно ответил профессор.
Корветтен-капитан прошелся по проходу, вернулся.
– А что русский?
– Как обычно: курсирует бледной тенью от своих плантаций в дальнем тупике до камбуза и обратно.
– Неужели он все еще жив?
– Да. Все так же выращивает водоросли, обрабатывает их, солит, маринует… не моется, не бреется и почти не разговаривает.
– Странное дело…
– Чему ты так удивлен?
– Вот уже в который раз я пробуждаюсь с полной уверенностью, что его больше нет в живых. А он по- прежнему ходит бледной тенью по коридорам, выращивает морскую капусту и мало разговаривает. И это без всякого «препарата бессмертия»!
Профессор кисло усмехнулся и промолчал…
Неприкосновенный запас качественных продуктов, тщательно оберегаемый оберштурмбаннфюрером, заканчивался. Его объем был небольшим и предназначался исключительно для реабилитации подводников – дабы те поднялись с кроватей, окрепли, подготовили субмарину и вышли в
