проверок?…
В какой-то миг начало казаться, будто в трех шагах от меня кто-то дышит.
Что за хрень?! Следствие контузии или я в самом деле здесь не один? Эта догадка была посерьезней и заслуживала проверки.
Я осторожно встал, вытянув руку, нащупал край соседней кровати и… наткнулся на чье-то тело. Правая рука невольно согнулась в локте, а ладонь сжалась в кулак.
– Кто здесь?
После небольшой паузы раздался слабый голос:
– Значит, я не ошибся – вы русские.
– А вы кто?
– Слепой старик с палкой, которого вы повстречали на перемычке у водоема.
Вот оно что!
– Не вы ли помешали командиру подлодки подстрелить меня? – припомнил я «стук бильярдных шаров» за миг до падения в воду.
Вместо ответа старик то ли громко вздохнул, то ли застонал.
– Они били вас?
– Досталось немного…
– Могу ли чем-то помочь?
– Вряд ли. Видать, близок час моего освобождения.
– В каком смысле?
– В самом широком. Сейчас ведь на дворе две тысячи одиннадцатый – так?
– Так.
– Поди, уже осень?
– Лето.
– Лето… Все одно, мне девяносто годков стукнуло. Аккурат в мае…
В дальнем уголке моей интуиции шевельнулось слабое, недозревшее подозрение.
– А как давно вы здесь? – настороженно спросил я, пересаживаясь на край его кровати.
– Давно. Очень давно. Почитай, с пятьдесят первого.
– С пятьдесят первого?… Значит, это вы были на «Вельске», шедшем в сторону Новой Земли?
– Все так, сынок. А откуда ты знаешь?
– Вы – Черенков?
– Так точно, бывший капитан-лейтенант военно-морского флота Черенков Матвей Никифорович.
В зобу сперло дыханье, сердце отстукивало латиноамериканские ритмы. Пару минут я силился, но не мог поверить в происходящее. А потом, отыскав шершавую ладонь деда, легонько сжал ее.
– Я тоже Черенков. Евгений Арнольдович. Твой внук…
Мы обнялись; посидели молча, каждый по-своему переживая невероятную странность этой встречи.
Дед был совсем плох. Схватив с другой кровати тощую подушку, я подложил ее под голову старика. Он задышал ровнее и почти перестал кашлять. Понемногу завязался разговор…
Услышав о давней смерти своей жены, он замолчал, а потом признался:
– Твоя бабушка была талантливой пианисткой. В последний раз мы виделись в сорок третьем – за несколько дней до плена.
– Да, я помню это из ее рассказов. Она часто тебя вспоминала и любила до последних дней. А отца моего назвала в честь австрийского композитора Арнольда Шёнберга.
– Твой отец жив?
– Умер восемь лет назад в Саратове.
– Видишь, как судьба обернулась… Так и не довелось мне повидать сына, – прошептал дед. И встрепенулся: – В Саратове, говоришь? Стало быть, вы так и жили в Саратове?
– Да, все мое детство прошло в этом городе. Потом учеба в военно-морском училище, в школе боевых пловцов.
– Стало быть, пошел по моим стопам?
В кромешной тьме ничего не было видно, но я по интонации понял – он улыбается.
Улыбнулся и я, отвечая по-военному:
– Так точно, товарищ капитан-лейтенант.
– А отец твой служил во флоте?
– Нет. Он родился в начале сорок четвертого. Со здоровьем как-то сразу не заладилось – тогда, по рассказам бабушки, в Поволжье было голодно – старались обеспечить всем необходимым фронт…
Я долго рассказывал о членах нашей семьи, о родном городе. Он внимательно слушал, изредка переспрашивал, часто удивлялся.
– В Саратове уменьшается население? Каждый год на пять тысяч? Как же так?! Он ведь при царе-то третьим в России значился, а в Российской империи – десятым. Даже Киев ему ровней не был! Да и после революции развивался – будь здоров!..
Честно говоря, меня мало занимало положение Саратова до и после 1917 года. Мало ли таких не поддающихся логике зигзагов в истории нашей несчастной страны? И мало ли городов с судьбой, похожей на незавидную судьбу Саратова?
– А завод? – теребил меня дед узловатой ладонью.
– Какой завод?
– Ну, как же! – заволновался он. – Завод по производству комбайнов. Ведь за первые шесть лет выпустил сорок тысяч единиц сельхозтехники – почитай всю страну обеспечил комбайнами! А в тридцать седьмом его по приказу Сталина переориентировали на выпуск самолетов…
«Ах, вот ты о чем!» – вздыхая, я отвел взгляд, словно дед способен был узреть мой стыд за происходящее в новейшей России. И, собравшись духом, признался:
– Нет твоего завода, дед. Ни комбайнового, ни авиационного. И многих других заводов ты больше не отыщешь на карте Саратова. Обанкротили, а по-русски говоря, разворовали, выгнали на улицу рабочих и навсегда закрыли; а то, что они когда-то выпускали, теперь покупают за кордоном.
– Не понимаю… Там же люди трудились круглосуточно! В середине войны немец три четверти площадей разбомбил, так рабочие под открытым небом вкалывали – тринадцать тысяч истребителей выпустили! Что же вы натворили-то?! Да за это же… – Он вдруг сник, закашлялся, схватился за грудь и прохрипел: – Там… в углу… пресная вода…
Подскочив, я осторожно переместился к крану, подставил под тонкую струйку ладони и, аккуратно держа их перед собой, вернулся к кровати.
– Пей…
Смочив горло, дед снова упал на подушки и с нескрываемым возмущением спросил:
– Ладно, бог судья саратовским градоначальникам. Но как же вы допустили, что на нашем архипелаге столько лет действует секретная база фашистов?
– Дед, ты ведь не хуже меня знаешь, насколько немцы аккуратны и как они умеют хранить тайны.
– Это верно. Тогда расскажи мне, какая сейчас жизнь там – наверху? С коммунизмом, стало быть, не вышло?…
Эх, дед, дед… Наличие секретной нацистской базы на территории бывшего Советского Союза – это крохотная песчинка в пустыне бессмыслицы, происходящей на нашей многострадальной Родине. О чем же тебе рассказать-то? Поведать о том, что нет больше той страны, за которую ты проливал кровь на двух войнах? О нищете, в которой живет простой российский народ? О полнейшей бездуховности, коррупции и подлости, пронизавшей сверху донизу власть? Или о кучке негодяев, разворовавших и распродавших некогда богатейшее государство?…
Нет, пожалуй, не стану я выливать эти откровения. Даст бог, сам обо всем узнаешь. А не даст – так и не надо. Не всякая правда лечит. Некоторая способна убить.
– Понимаешь, дед, – осторожно уклоняюсь от прямого ответа, – людей прежде всего портят деньги. Так что народ в нашей стране в основном хороший…
Он опять заходится в тяжелом кашле. Я бегу за водой и пою его из своих ладоней.
