что меня в тот миг не было рядом. Два варианта и, несомненно, оба лучше того, что произошло: либо мы погибли бы вместе, либо выжили вместе… Господи, о чем ты подумал в последнее мгновение? О чем ты успел вспомнить? О чем пожалел?»
Улыбающееся оранжево-желтое лицо, повисшее в воздухе, словно обладало способностью читать ее мысли. Полина видела, что оно не осталось безучастным ни к единому непроизнесенному ею слову. Но последний вопрос особенно впечатлил мерцающий призрак. Он разволновался и исчез, постепенно превратившись в дрожащие огоньки свечей. Каждая – чья-то скорбь по ушедшему, мольба о царствии небесном. Вот и ее свеча плачет воском, потрескивает, принимает ее страдания. Только легче не становится. Ошиблась мама, когда сказала:
– В церковь тебе надо. Вон сколько всего на голову свалилось. Не обошлось без нечистой силы. Пойди в храм, очистись.
Маргарита Петровна искренне предложила дочери средство, к которому прибегали все, находясь в тупике, отчаянии, потеряв надежду. Она и сама не была исключением и корила себя, что вспоминала о Боге только тогда, когда было скверно на душе. Пока все шло гладко, как будто и нужды не было. Все получалось как-то однобоко. С ее стороны одни просьбы и жалобы, а с его – молчание. Ни разу Маргарита Петровна не ощутила себя услышанной, но хотела верить, что дочке повезет больше. Материнское сердце чувствовало, что у Полины началась черная полоса. Насколько широкой она окажется? Гибель Шахова – это лишь начало вереницы судьбоносных событий.
Не то, чтобы Маргарита Петровна очень переживала – судьба дочери всегда волновала ее меньше собственной. Полина однажды в сердцах обвинила ее, что несчастна только из-за того, что повторяет судьбу своей матери.
– Так всегда бывает. Ты забрала всю мою удачу. Ты хотела уйти, но осталась.
– Поля! Сколько ты будешь упрекать меня! Я была в отчаянии. Неужели это трудно понять? Когда- нибудь ты переживешь нечто подобное. Может быть, тогда ты поймешь меня… – Слова вырвались сами собой. Маргарита Петровна не осталась в долгу: словно обрекла дочь на несчастье. Вот теперь уж наверняка.
– Спасибо, мам. Ничего другого от тебя я и не ждала.
Личная жизнь дочери не удалась. Маргарита Петровна не собиралась брать на себя вину за это. Полина сама виновата, что ее жизнь не складывается. Все, чего она не добилась, оставалось лишь на счету ее недоработок, ее нежелания что-либо изменить. В какой-то момент Полина смирилась. Обе женщины в тот период находились в состоянии вежливого нейтралитета. Они могли безо всякого риска общаться, зная, что пока нет тем, нет точек преткновения. Обе свободны, обе решили, что так и должно быть. Даже для женщины возраста Маргариты Петровны это было слишком пессимистично, не говоря уже о Полине с ее молодостью, жаждой любви.
Появление Шахова встряхнуло устоявшийся мир. Полина оживала, замечая, как все вокруг окрашивается в яркие цвета радуги. Как будто ничего не было «до» и совершенно не хотелось заглядываться в «завтра». В этом наполненном жизнью настоящим она была счастлива. Матери было нетрудно понять, что происходит. Устыдившись мгновенно промелькнувшей зависти к благополучию дочери, Маргарита Петровна заняла выжидательную позицию. Почему-то она с самого начала была уверена, что Шахов – это ненадолго, это лишь красивый эпизод. Теперь, когда он так нелепо ушел из жизни, оставалось надеяться, что у Полины хватит сил в ней остаться. Сбылось материнское пророчество: ее дочери предстояло пережить потерю любимого человека. Насколько это тяжелое испытание для нее, можно было догадываться по потухшим, покрасневшим от слез глазам, рассеянности, даже отрешенности с ответами невпопад и постоянным желанием побыть одной.
После похорон Полина уехала на свою квартиру, отключила телефон, мобильный и словно выпала из реальности. Маргарита Петровна не пыталась быть рядом с дочерью в этот тяжелый период. Она знала, что в ее обществе Полина нуждается меньше всего. Но когда через несколько дней та сама приехала к матери, Маргарита Петровна ужаснулась. Дочь похудела, под глазами лежали черные тени. Она отказывалась от еды и молча курила сигарету за сигаретой.
– Ты убиваешь себя, – покачала головой Маргарита Петровна.
– Меня нельзя убить, мам, – глухо ответила Полина. – Я уже мертва.
– Послушай только, что ты говоришь!
– Странно, что я вообще еще в состоянии связывать слова в предложения.
– Ты меня пугаешь!
– Успокойся. Самое страшное уже позади. Осталось разобраться с «малостью» – как жить? Вот вопрос… Мне на работу нужно выходить, а я не могу заставить себя… – Полина сжала голову руками. – У меня голова не варит. Там хаос.
– Поля!
– «Не дай мне Бог сойти с ума…» – она снова закурила.
– Господи, Пушкина приплела. Поля, своим умом жить нужно.
– Безумие – не наша фамильная черта, – пристально глядя на мать, произнесла Полина. – У нас все важные поступки совершаются в трезвом уме и памяти. Правда, мам?
– Ну, вот что. Иди в церковь, милая. – Маргарита Петровна знала, что многим удается перешагнуть через большое горе только так: через покаяние.
Покаяться и попросить о помощи – вот в чем нуждалась Полина. Маргарита Петровна предполагала, что ее дочь отмахнется от подобного совета. Но на этот раз Полина прислушалась. Ей было плохо, плохо до состояния полного неприятия жизни. Она искала утешения и ни в чем его не находила. Кратковременный отпуск на работе, который она взяла, только усугублял ситуацию. Свободное время стало обузой, обрушилось на Полину лавиной воспоминаний, тяжким грузом вины. Да, это было самым страшным – знать, что ты виновата в гибели любимого. Полина настолько убедила себя в этом, что совет матери показался ей уместным. Пора идти каяться в грехах.
Сказано – сделано. Только не помогло. Атмосфера церкви с ее запахами, неспешностью, незыблемостью правил не прибавила ни сил, ни надежды. Полине стало трудно дышать. На негнущихся ногах она повернулась и пошла к выходу. Некоторые из прихожан бросали на нее кто недоуменные, кто осуждающие взгляды. Одни пытались понять, другие сочли ее богохульницей, явившейся в храм навеселе.
На крыльце Полина обернулась, трижды перекрестилась и, медленно спускаясь по ступеням, стащила с головы черный платок. Она не будет носить траур так, чтобы это видели все. Зачем? Ее сердце обливается слезами, ее жизнь разбита, а сочувствующие взгляды ничем не помогут. Только и того, что все будут знать: ты скорбишь. Это касается только ее и его.
Нужно решить, как жить дальше. Пока только это и важно. Жить вопреки всему. Полина внушала самой себе, что не должна опускать руки. Дмитрий знал ее сильной. Ради того, чтобы ему не было стыдно за нее, она постарается. Никогда она уже не будет прежней, но и такой слабой, эгоистичной, как ее мать, – тоже никогда. Ничто и никто не придаст ей сил. Только сама. Она выстоит и найдет способ выжить.
Вернувшись из церкви, Полина уже знала, как поступит. Это то, что она должна сделать в память о Дмитрии, об их любви. Нет, о ее любви к нему. Она завтра же поедет на прием к директору. Им будет, о чем поговорить.
Арсеньев был в панике. Все планы коту под хвост! Алексей Викторович не помнил случая, чтобы обстоятельства загоняли его в тупик. Приходилось поднапрячься, но выход всегда находился. На этот раз все иначе: рекламная кампания нового романа Шахова, в которую вложено столько средств, летит ко всем чертям! Романа нет. Этот возомнивший себя современным гением пера выскочка погиб! Как будто срежессировал свою жизнь, наглец! Жил красиво и умер на взлете! О нем пишут все газеты, все в шоке, но больше всех пострадает издательство с его грандиозными ставками на этого мерзавца. Всему конец. Романа нет. Не зря паниковал Вилен Евсеевич. Он словно чувствовал, что ничем хорошим этот проект не закончится. Нужно было прислушаться к его предостережениям, но Арсеньев был уверен в Шахове. Тот умел быстро работать. Ему никогда не обозначали точных сроков сдачи рукописи, Дмитрий Павлович сам стремился к тому, чтобы в появлении на книжных полках его романов не было большого перерыва.
– Хочется, чтобы читатель не уставал ждать, а я оправдывал его ожидания, – сказал однажды Шахов.
