МОИМ…
Я снова взревел. На этот раз не от восторга. Основная группа Волков уже начинала пробиваться сквозь толпу, но мой крик остановил их на полпути. Позади меня я смутно слышал протестующий голос Джипа, обращавшегося к Стрижу, развязывая его путы:
– Какого черта, что с ним случилось? Что ты натворил? Ты должен вернуть его, слышишь, ты, проклятый старый стервятник! Не то, если Дон Педро не разделается с тобой, клянусь Богом, это сделаю я!
– Я ничего не сделал! – презрительно завопил старик. – Он все сделал сам! Единственное, на что Дон Педро никогда бы не поставил, это на то, что у этого идиота-мальчишки достанет смелости, чтобы попытаться убить себя! Как я того и хотел! Только он попытался это сделать в нужный момент – когда они вызывали ЛОА! Проливая при этом кровь других – а он пролил собственную! Да еще чтобы помочь другим, не себе! Не бывает жертвы сильнее этой – нет жертвы более великой, чем собственная жизнь!
– Ты хочешь сказать…
– Я хочу сказать, что ЛОА снизошел, дурень! Но к нему! К нему одному! И свободным от Дона Педро! Да еще какой ЛОА! Все, что я сделал, – это завершил дело, то есть задержал Его, и быстро. А теперь вытащи меня отсюда! Вытащи нас всех! Ты что, хочешь, чтобы тебя захватило то, что надвигается? Ты хоть знаешь, кто Он?
Все это было очень интересно, но зачем здесь болтались эти Волки? Дон Педро пронзительно орал на них. Но они, похоже, не очень рвались в бой.
– Это Огун, идиот! – заверещал Стриж в ответ на какие-то слова, которых я не слышал. – Тот ЛОА, который с радостью укоренится именно в таком разуме, как у него! Огун Феррай – Повелитель Железа, Повелитель Кузнецов – и, стало быть, промышленности, коммерции и всей этой суеты! Даже политики! Огун, Дающий Прибыль! Огун, Приносящий Успех!
– Обожди минуту! – с ужасом и благоговейным страхом выдохнул Джип. – ОГУН? Но ведь он еще не весь…
– Нет! Он нечто гораздо большее! – проскрипел Ле Стриж. – Может, мне выпустить Его, вызвать другую Его ипостась? Ты хочешь, чтобы тебя тоже прихватило, когда я стану это делать? Забудь о мальчишке – вытаскивай меня отсюда! Спасайся сам!
Я обернулся и посмотрел на них. Джип отступил, но только на шаг, не больше. Ле Стриж зарычал от смеха:
– Что ж, быть посему! По крайней мере, это будет забавно! – Он вонзил пальцы в рисунок и запел:
Ogoun Badagris, ou general sanglant!
Ou sairi cle z'orage;
Ou scell'orage;
Ou fais kataou z'eclai'!
Огун Бадагри, кровавый генерал!
Ты держишь в руках ключи от бури;
Ты держишь ее на замке;
Ты выпускаешь гром и молнию!
Я взглянул вниз, тяжело дыша. Быстрыми ударами Стриж что-то добавлял к этому веверу, что-то претенциозное, огромный гребень, похожий на меч, обрамленный двумя знаменами, позади – звезды…
Что-то шевельнулось во мне – словно что-то огромное двигалось под землей, словно какое-то насекомое формировалось в своем коконе. Но оно еще не было готово вырваться наружу…
Меня захватило, поймало в ловушку какое-то внутреннее смятение, я вдруг почувствовал себя неуверенно. Я огляделся. Волки теперь зашевелились и собирались напасть всерьез. Стриж бешено тряс головой, с удвоенной силой возобновил свое пение – и тут их прорезал хриплый смех. Это была Молл, ее путы были разрезаны, и Клэр стояла рядом, стараясь поддержать ее. Но Молл не могла стоять и упала на колени, прямо у края рисунка. Ей удалось бросить презрительный взгляд на Стрижа:
– Ты не премудр, старик! – прохрипела она. – Ты ведь кое о чем позабыл? С тебя станется, колдун и безбожник ты и есть! – Темная кровь снова заструилась из раны на ее голове, но она протянула дрожащие пальцы, истерзанные в кровь ее путами, и отчаянным усилием стала чертить линии, пересекавшие знамена.
– Дай, я! – быстро сказала Клэр. – Что тебе нужно? Кресты? Христианские кресты?
– Да, именно так! – прошептала Молл. – Кресты крестоносцев! Ибо они дали Ему и христианское имя! Имя святого! – Дыхание с шумом вырывалось из груди Молл, пока она смотрела, как Клэр заканчивает рисунок. Что-то сдвинулось, побалансировало на краю – и уверенно скользнуло на свое место. – А теперь пусть Дон Педро услышит его и дрожит! Ибо это боевой клич его собственного народа, который он предал! Сен-Жак, Великий Святой Иаков…
– САНТЬЯГО! – этот клич непрошено сорвался с моих губ, крик чистой боевой славы. Я был мечом, пламенем, всадником на крылатом коне, я был изображением, стоявшим в витрине Фредерика; я был заостренным железом и всем тем, что оно могло сотворить, и я был не расположен ждать. Я с торжеством поманил согнутым пальцем приближавшихся Волков: – Vin'donc, foutues! – крикнул я. – Loup-garous depouilles, ecouilles! – Давайте, сукины дети! Шевелите задами! Идите оближите мой меч дочиста! Идите сюда, дерьмовые трусливые овечьи пастухи!
Последняя фраза сработала. Волки бросились на меня, и когда они прорвались сквозь толпу, я взмахнул оставшимся куском цепи над их головами, как стальным хлыстом, так близко, что позорные ошейники просвистели между их разноцветными волосами. Затем я позволил цепи скользнуть змеей и обвиться вокруг моей руки и бросился на них сам. У них не было времени выстроиться хоть в какой-то боевой порядок. Первого, шедшего впереди, я поймал мощным ударом на уровне пояса и разрубил его надвое, и пока его конечности еще дрожали, рикошетом снес головы двум стоявшим позади. Один из них поднял щит, и я ударил по нему раз, другой, третий, так быстро, что он не успел даже поднять меч, чтобы попытаться парировать удар, – его прибило к земле, как гвоздь. При четвертом ударе щит раскололся и вместе с ним – прятавшийся за ним Волк. Я отбросил его под ноги остальным и зарычал от восторга, а потом бросился прямо на них – это была настоящая бойня. Мечи разлетались, прежде чем дотрагивались до меня, топоры ломались, не смея врубиться в меня, и повсюду разлетались обломки оружия и останки Волков.
За моей спиной, словно лишившись разума, снова и снова пронзительно кричал Стриж:
– Ogoun badagri, ou general sanglant! [14]
Я хохотал как никогда, сметая Волков с моего пути направо и налево, отбрасывая их через плечо на кончике меча, одного лягнул в живот, перепрыгнул через него, когда он согнулся пополам, нацелился мощным ударом на следующего, бросался, взмахивал, вонзал. Раздался громкий треск, и что-то просвистело мимо меня. Один из поклонявшихся стоял на одном колене и устанавливал на руке какое-то подобие пистолета. Я развернулся и побежал прямо на него. Он еще раз нажал курок, но курок не сдвинулся с места, и тут я напал на него. Вороненая сталь в душе остается железом.
За моей спиной раздался шум. Несколько Волков собрались в круг и напали на команду как раз в тот момент, когда освобождали от пут последнего из них. Когда я повернулся к ним, один из них бросил мне в голову топор; я протянул руку, поймал его и пошел на Волка с его же топором. Все они попадали друг на друга, стараясь избежать моего удара. У моих ног катался Пирс, сцепившись с чудовищным Волком, пытавшимся задушить его. Я всунул топор в шарившую вокруг руку Пирса, перепрыгнул через них и бросился на остальных, нанося мощные удары двумя руками. Теперь они отскакивали при малейшем моем выпаде, но я был быстрее. Те, кто был впереди, падали на тех, кто был сзади, и я резал их, как сплошную массу, отгоняя назад, назад, в объятую ужасом толпу, оттесняя их к тому вонючему алтарю. Сколько времени это продолжалось, не знаю, – бешеная музыка рубящего металла, крики, вопли и режущие, колющие удары; и вдруг у меня не осталось врагов. Ряды Волков дрогнули. Они, как сумасшедшие, разбежались во всех направлениях, и оставшиеся последователи культа помчались за ними – назад, к алтарю, ища укрытия у своего хозяина, или просто куда-то в ночь. Я кричал им вслед – не знаю, что. Оскверненная земля вокруг меня бурлила от тел, стонавших, дергавших ногами и извивавшихся, пока не замрут, и глубоко у меня в горле поднимался смешок, когда я видел их, и я передразнивал настойчивые вопли, несшиеся от алтаря. Несколько более дисциплинированных Волков пытались повернуть толпу самыми простыми средствами, а именно избивая всех, будь то Волки или люди, кто старался протолкаться мимо. Началась ужасающая
