у южных ворот, рассеяли осаждавших и вырвались на свободу. Но потом, поднявшись в холмы, мы обернулись, посмотрели назад и увидели, как белые утесы громоздятся у наших стен и скрывают их из виду, как ребро ладони стирает надпись на грифельной доске. Высокие башни, мосты и бастионы, ряды крыш — все это дрогнуло под напором наступающих ледяных торосов и обрушилось или было погребено под ними. А потом наступила тишина. Многие из нас тогда бросились на собственное оружие или прыгнули вниз с обрыва, дабы не хранить воспоминания об этом зрелище до конца своих дней. Ибо тогда нам показалось, что все благосклонные Силы отвернулись от нас и близится конец света.
Элоф, потрясенно внимавший этой речи, услышал тихий вздох наблюдателей, словно эхо из темных глубин пережитых страданий. В нем проснулись воспоминания, которые он ненавидел, о разрушении маленького городка Эшенби, где он вырос, и о жгучем стыде за то, что когда-то он сам страстно желал этого.
Керморван, стоявший рядом с ним, наконец обрел дар речи.
— М-мой лорд… кто вы?
Серо-голубые глаза, так похожие на его собственные, блеснули в ответ, а голос зазвенел, как звук боевого рога:
— Я Корентин Рудри, принц дома Керморванов, лорд-управляющий царства Морван и морской лорд Керморваннека — все это по воле моего брата Керина, верховного короля города Керморвана и царства Морван, сто шестьдесят пятого в роду после великого Бегства из Керайса.
Элоф, разрывавшийся между гневом и изумлением, не мог этого вынести.
— Как это может быть? — выпалил он. — Скажи мне, лорд, как это возможно, если тот, кто стоит рядом со мной, — почти двухсотый по счету наследник дома Керморванов и тридцатый, родившийся в Западных Землях! А с тех пор, как царство Морван было погребено подо Льдом, минуло около тысячи лет!
Среди слушателей поднялся взволнованный ропот, а высокий человек резко повернулся к нему. Его лицо превратилось в застывшую маску гнева и теперь было поразительно похоже на лицо Керморвана, но Элоф твердо встретил взгляд серых глаз, и гнев почти мгновенно улегся.
— Ты называешь себя Элофом, — пробормотал человек. — На древнем языке это значит «Тот, кто один». Странно, но ты тоже напоминаешь мне кого-то… правда, не так разительно… Но то, что ты говоришь — ах, это безумие, безумие…
Его лицо снова исказилось, как будто в нем происходила какая-то ужасная внутренняя борьба; он поднес дрожащие руки к вискам и задохнулся, словно пытаясь вспомнить некое слово так и оставшееся невысказанным. Тишина вокруг уплотнилась и стала гнетущей. В следующее мгновение внезапная трель, текучая и прекрасная, нарушила ее — возможно, песня ночной птицы в перешептывающейся листве над головой. Высокий мужчина поднял голову, прислушиваясь, и Элоф тоже изумленно прислушался; ему показалось, что песня исполнена смысла, который складывался в слова где-то в глубине его сознания.
В сумраке Леса
Пою я о жизни,
Вечно растущей,
Вечно другой,
Страхи напрасны,
Слухи обманны,
Разум лишь тут
Обретает покой.
В сумраке Леса,
Как в колыбели,
Время не мчится,
Тлен не берет.
Есть лишь восходы,
Есть лишь закаты,
И дольше века
Тянется год.
Дождь прекратился, и облака рассеялись в ясной прохладе летней ночи. Слушая птичью песню, Элоф чувствовал, что его уже не так угнетает давящее присутствие Леса, что он меньше остерегается его и еще острее ощущает его живую красоту. Узор паутины на ближайшем кусте был подчеркнут крошечными капельками дождя, которые свет взошедшей луны превратил в белые самоцветы; зрелище было столь прекрасным, что разрывалось сердце. В сочетании с посеребренной листвой оно далеко превосходило любое творение человеческих рук. Даже воздух был таким свежим, что как будто искрился в груди, насыщенным мириадами лесных запахов. Голод и усталость отступили от него, как полузабытые воспоминания, тело наполнилось новой энергией. Керморван сменил свою жесткую позу на более непринужденную и расправил затекшие конечности, Рок глазел по сторонам с разинутым ртом, как будто впервые увидел это место, а остальные члены отряда вдруг стали выглядеть более спокойно. Иле глубоко вздохнула и протерла глаза; даже после долгого пребывания на поверхности земли она предпочитала лунный свет солнечному. Человек, называвший себя Корентином, слушал очень внимательно, как будто он разбирал в песне еще больше слов, чем послышалось Элофу. Мало-помалу последние следы страдания изгладились с его лица. Последние звонкие трели замерли в кустах, и, когда он повернулся к новоприбывшим, его лицо не выражало ничего, кроме серьезной учтивости и заботливости.
— Прошу простить меня. Я утратил всякое представление о вежливости, если, в своей печали по пропавшему брату, зря побеспокоил другого близкого родственника! — Он приветливо улыбнулся. — Твое лицо неоспоримо свидетельствует о твоем имени и титуле. И ты напоминаешь мне брата не только лицом; что же еще мне нужно знать? Мне следовало помнить, что в Лесу не бывает случайных встреч. Приветствую тебя здесь во имя Хранителя, который привел вас сюда! И твоих достойных спутников тоже: давно уже среди нас не было искусного кузнеца, и никогда раньше — жителей подгорного царства. Почтите наши чертоги своим присутствием, если вам будет угодно! Вы найдете здесь отдых и покой, бестревожный сон и радостное пробуждение. Мы рады принять всех, по воле Хранителя. Пойдемте!
Улыбаясь, он отступил в сторону и жестом пригласил их проследовать к воротам между рядами наблюдателей.
— Пойдемте же! — повторил он.
Десятки вопросов вертелись на языке у Элофа; ему хотелось узнать больше, прежде чем принять приглашение. Иногда бывает небезопасно переступить через порог, особенно там, где есть металл и кузнец. Он видел, что Иле разделяет его сомнения. Другие озабоченно поглядывали на них, ожидая решения. Но Керморван кивнул, и Элоф понял, что у него на уме: если приглашение было сделано с добрыми намерениями, они могли оскорбить хозяев, если же с недобрыми — они все равно мало что могли сделать против столь многочисленной толпы. Воин пошел вперед и остальные двинулись следом, нервно косясь на ряды встречающих. Но те лишь приветствовали их учтивыми поклонами и любезными словами. Керморван отвечал с подобающей вежливостью. Тенвар и Бьюр, воспитанные в знатных домах, не отставали от него, но Элоф чувствовал себя неотесанной деревенщиной и даже не стал пробовать. Однако широкое лицо Иле было озарено довольной улыбкой.
— Странный сегодня день, — со смехом сказала она. — Дьюргарская девушка получает небывалые почести среди людей! Мне начинает нравиться это место.
— Среди людей? — пробормотал Элоф. — Не знаю…
Он почувствовал, что трава под ногами поредела, а через несколько шагов они уже ступали по каменным плитам, стертым и вдавленным, словно стариковские ладони. Такими же были и широкие ступени лестницы, ведущей к воротам. Ворота представляли собой высокую арку из резного камня, но, когда Элоф вступил под ее своды, он изумленно остановился. Ему казалось, что с другой стороны продолжается тот же Лес — небольшая роща, затененная огромным дубом в ее дальнем конце — теперь он увидел свою ошибку и подивился еще больше: деревья с обеих сторон рощи тоже были двумя огромными воротами, покрытыми искусной резьбой и предназначенными для того, чтобы притягивать взор внутрь, скрадывая подлинное расстояние. Но дуб был настоящим, хотя и рос посреди каменных плит просторного двора, обнесенного высокими стенами. Вдоль стен тянулись ряды крытых галерей, но дуб поднимался еще выше, и его верхние ветви колыхались на ветру, озаренные бледным лунным сиянием.
