— Иди спать и смотри свои сны вместе с остальными! Я лучше буду смотреть на мир открытыми глазами!
Элоф раскаялся в своей грубости, еще не договорив фразу, но когда он повернулся, готовый принести извинения, дверь тихо закрылась, и он остался один.
Эта ночь для него прошла без сновидений; даже сон не приходил, хотя усталость наполняла его тело свинцовой тяжестью и жгла глаза, бесцельно вглядывавшиеся в темноту. Наконец, когда слабый серый свет забрезжил в слуховом окне над дверью, он встал с кровати и натянул штаны. Его посетила внезапная мысль, и он перекинул пояс с мечом через плечо, прежде чем выйти босиком в коридор и спуститься по лестнице, держась края ступеней, чтобы они не заскрипели. Но прочные ступени и так не стали бы скрипеть; Элоф чувствовал ступнями полированную гладкость дерева и гадал, кто за ним ухаживает. Перед его мысленным взором возникло незваное видение бесчисленных ног, проходивших взад и вперед — босых ног Стражей, легких туфель остальных, — нескончаемой вереницей снующих туда и обратно, пока за пределами Леса проходят долгие века…
Элоф раздраженно прикусил губу. Он приблизился к галереям, выходившим на парадный двор — теперь лучше быть начеку. Но, всмотревшись в предутренний сумрак, он не увидел никакого движения, кроме колыхания листвы огромного дуба, и осторожно спустился к холодным каменным плитам внизу. Проходя на цыпочках под глубокую тень ветвей, он с опаской поглядывал вверх; можно было без труда представить альфар, чутко спавших там. Он ничего не увидел, но все еще колебался, охваченный сомнениями. Не торопится ли он, не рискует ли оскорбить хозяев, стремясь узнать то, что может быть показано ему в должное время? Разве нельзя подождать? Но Элоф не хотел подвергать опасности себя и своих друзей: он был обязан попробовать. Сделав глубокий вдох, он прижал ладони к стволу древнего дуба перед собой…
… И не почувствовал ничего, кроме прикосновения шишковатой коры. Элоф подождал, но по-прежнему не было ничего, даже ощущения, которое он помнил — как будто невидимое окно захлопнулось перед ним. Медленно, осторожно он начал воссоздавать четкое воспоминание о голосе, безмерном и повелительном, словно доносившемся с огромного расстояния с порывами ветра, однако звучавшем не в ушах, а скорее в его сознании. Он дал этому голосу имя, наделенное мощью и смыслом, и попробовал еще раз. Опять ничего. Наконец, раздосадованный и наблюдающий признаки близкого рассвета, он пожал плечами и отвернулся.
В следующее мгновение откуда-то сверху послышался негромкий шелест. Элоф схватился за меч, но чуть было не рассмеялся, когда маленькая зеленая птичка спорхнула на ветку на уровне его лица и уставилась на него яркими бесстрашными глазами. Вскоре к ней присоединились еще две и принялись распускать перья и прихорашиваться. Четвертая повисла вниз головой на соседней ветке и с сомнением посматривала на него, наклоняя головку то влево, то вправо с такой нелепой важностью, что Элоф невольно заулыбался. Он начал тихо насвистывать, отчего птички, все как одна, внезапно взлетели и запорхали вокруг его головы, оглашая двор громким щебетом. Элоф одновременно смеялся и проклинал себя: этот шум мог разбудить кого-нибудь. Он нетерпеливо посмотрел на сереющее небо. Придется подождать и попробовать еще раз, когда будет возможность. А может быть, постучать по дереву рукояткой меча?
Элоф вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Голос исходил не из человеческой гортани, но и совсем не напоминал тот безмерный рокочущий глас или любой другой, какой он мог представить. Этот голос был необыкновенным, одновременно мелодичным и резким, холодным и ясным, как ключевая вода.
— Кто ты? — прошептал он. — Откуда ты знаешь мои мысли?
Элоф беспрекословно повиновался и встретился взглядом с глазами-бусинками одной из зеленых птичек, прыгающей и щебечущей среди ветвей прямо у него над головой. Ответный взгляд Элофа был недоверчивым; одна крошечная птаха никак не могла разговаривать с ним. Но тут защебетала другая, третья, и в изменчивой гармонии и дисгармонии их голосов зародилась мелодия высшего порядка — ясная звенящая нота, глубокая и выразительная, которая становилась все отчетливее по мере того, как к ней присоединялись новые птицы. Потом весь хор вдруг зазвучал в унисон и раздались слова:
По телу Элофа пробежала дрожь тревожного предчувствия: спящий гигант проснулся и обратил на него свой холодный взор. Наверное, будет лучше, если он не станет проявлять излишнего любопытства.
— Все что ты сочтешь нужным рассказать мне, Повелитель Леса…
Изумление Элофа граничило с его страхом и окутывало разум, как холодная пелена.
— Тогда, о Повелитель Деревьев, моим сомнениям пришел конец. Но как могло произойти это чудо?
Элоф покачал головой, почти не в силах осознать то, что он услышал.
— Повелитель Лесов, мне трудно представить…
С этими словами голос исчез так же неожиданно, как и появился. Птички прыгали и чирикали с такой же живостью, как раньше, подобно живым изумрудам в листве — звонкие вестницы наступающего рассвета. Но единая нота, наполнявшая птичьи трели смыслом, больше не была слышна. Элоф, у которого кружилась голова от услышанного, присел на скамью под деревом. Некоторое время он наблюдал за стайкой птиц, любуясь их вольными играми. Когда он собрался встать, чтобы вернуться в свою спальню, то услышал шаги по каменным плитам и сразу же представил, как он выглядит со стороны: полуобнаженный, с мечом в ножнах, словно прячущийся разбойник. У него не оставалось иного выхода, как спрятаться за скамьей и низко пригнуться.
Две фигуры пересекли двор, тесно прижавшись друг к другу: высокий мужчина и женщина о чем-то