качества, создававшие вокруг владельцев чары власти и королевского величия. Стражи отводили взгляды, как от яркого солнца, и низко кланялись; спустя мгновение Элоф и другие путешественники тоже поклонились. А вечером, когда два лорда повели путников вниз по лестнице в Зал Древа, где был накрыт ужин, громкие фанфары возвестили об их появлении, и все собравшиеся почтительно склонились перед ними, как тростник на ветру.
Путешественников усадили за личным столом Корентина, установленном под деревом на высоком помосте. Справа от себя он посадил Керморвана и леди Терис, а слева сидели Элоф и Иле. Ужин начался с большими церемониями, но без особой торжественности — вскоре повсюду уже гудели оживленные разговоры, и особенно громко раздавались голоса Гизе и Мерау Ладана, обсуждавших предстоящую охоту. Лишь Элоф молчал, разглядывая блестящее общество и пытаясь представить, как давит на душу груз тысячелетних воспоминаний. Это казалось почти невообразимым, подобно многому другому в лесном замке, и раздражало его. Он не принял происходящее так же слепо, как его спутники; он старался сохранить дистанцию и быть бесстрастным наблюдателем, изучая положение так же пристально, как мог бы рассматривать пробный образец, только что вышедший из горна. Тогда он вынесет решение… но не раньше.
Сумрачные размышления Элофа были прерваны Корентином, который налил ему и улыбнулся обезоруживающей улыбкой, заставившей его забыть о своем раздражении.
— Ну что, сир кузнец? Это очень старое вино: не хотите попробовать? Новое одеяние очень идет вам. Надеюсь, оно вам по росту?
— Вполне, милорд. Но, прошу извинить меня за вопрос, кому оно принадлежало раньше?
— Ах! — Корентин издал смешок. — Значит, вы заметили? Надеюсь, это не оскорбило ваши чувства. Судя по тому, что я слышал о вас, он счел бы за честь, что вы носите его одежду. Как же его звали? Он был моим другом, но, к своему стыду, я никак не припомню… Тирвес, его звали Тирвес! Северянин, как и вы, владевший безмерным опытом и мастерством. Даже лорд Вайда, который сам был великим кузнецом, уважал его. Это костюм его гильдии.
— Костюм его гильдии? — Элоф никогда не слышал о том, чтобы кузнец носил какую-то официальную одежду, помимо знака своей гильдии.
— Да, он был главным кузнецом у короля. Разве вы не догадались, когда увидели этот узор? — На какой-то момент рассеянное добродушие покинуло принца, и его глаза заблестели, вглядываясь в бесконечность. — Он живет в моей памяти, хотя прошло много времени с тех пор, как я в последний раз видел его. Когда-то Керин тайно вручил его нашей сестре Эше, которую мы называли Мудрой, чтобы взять его на запад и хранить там для его сына. Ибо разве это не символ власти, который главный кузнец вкладывает в королевскую десницу? Разве это не узор самого Великого Скипетра царства Морван?
Элоф не помнил, как закончилась трапеза. Должно быть, он ел, с кем-то разговаривал, а потом покинул застолье под каким-нибудь благовидным предлогом, потому что он как будто проснулся, когда оказался один в своей спальне, сжимая бронзовый посох немеющими пальцами. Когда-то он находился на сохранении у Эши, но потом Кербрайн изгнал ее вместе с другими северянами, впоследствии основавшими царство Норденей. Так что могло означать название Эшенби — городка, где прошло его тяжелое детство, — как не «поселение Эши»? Отдаленное место, где такое сокровище могло быть скрыто, а со временем даже забыто, пока не нашло применение как грубое орудие крестьянского труда. Неудивительно, что эквешский вождь забрал посох себе во время разграбления Эшенби; его не могли не распознать как древнюю вещь, обладающую силой. Но как Элоф до сих пор мог быть столь слепым? В тот момент, когда он с содроганием вспомнил, как беспечно пользовался этой вещью для того, чтобы выводить за кольцо в носу огромного быка, то ощутил, как переливчатое мерцание внутри тускнеет и превращается в отдаленный блеск. Он подумал о скипетре в руке короля, и посох вспыхнул перед его внутренним взором теплым золотистым пламенем. Встревоженный, Элоф дал ему потускнеть снова, дивясь странным превратностям его судьбы. Теперь он понимал, что, возможно, единственной целью его существования на этой земле была возможность передать этот знак власти в те руки, которые владели бы им по праву. Но чьи это руки? Он знал одного человека, чьи притязания были очень весомыми, но теперь появился другой. Это был готовый рецепт для междоусобной вражды.
Элоф решительно завернул скипетр в мягкую кожу и убрал в котомку, Керморван был его другом, и он все расскажет ему раньше, чем Корентину, но пока он решил не говорить никому.
Последующие быстротечные дни не уготовили никаких новых сюрпризов для Элофа. Наоборот, казалось, что они смягчили первоначальное потрясение и сделали знакомым то, что раньше казалось чуждым и странным. Решив по возможности держаться подальше от придворных знакомств, Элоф вскоре обнаружил, что ему это не удается. По правде говоря — как с невинной радостью сообщили ему Рок и Иле, — отчасти вина лежала на нем. Он был по-своему красив, а его замкнутый и задумчивый вид в сочетании с высоким рангом и мастерством, на который указывало одеяние королевского кузнеца, сделал его необычайно популярным среди придворных дам. На каждом шагу его приветствовали со смесью благоговения и напряженного интереса, неотразимой для большинства мужчин, особенно таких молодых, как он. Тем не менее его нетерпение росло; где-то была Кара, и все великолепие Лис Арвален ни на мгновение не могло занять ее место. Его радовало женское внимание, но он находил придворное общество и манеры утомительным, гнетущим, таким же роскошным и тяжелым, как драпировка на стенах, и столь же потускневшим от времени. Даже неизменная доброта и вежливость Корентина стала казаться вкрадчивой, почти тошнотворной. Хуже того, Керморван, относившийся к принцу с огромным уважением, стал напоминать его и утратил яростную решимость и даже некоторое высокомерие, во многом определявшие его характер.
— Это не так уж плохо, — возразил Рок, выслушав его. — Может быть, эта славная Терис смягчала его нрав, но кто мы такие, чтобы винить его? Ты просто встал не с той ноги или закис в одиночестве.
— Закис? — Элоф горько рассмеялся и сунул голову в холодную ключевую воду, чтобы вымыть волосы. — Как бы не похуже: у меня такое чувство, что мое прошлое потерялось среди деревьев. Везде лес, ничего кроме леса — ни места, ни времени под тенью этих ветвей, вползающих мне в душу! Даже мое мастерство забылось, и все тайны учения кажутся смутными тенями. Впрочем, это неудивительно: здесь, среди растущих вещей, искусство кузнеца никому не нужно. Что я могу расплавить, отлить или отковать в этих местах?
— Так найди себе другое занятие! Отправься на охоту, как Гизе; кстати, он уже бродит по лесам с этим нескладным великаном Мерау Ладаном. Завтра я сам собираюсь поохотиться вместе с Иле и другими из наших, кроме Арвеса и Тенвара, которых за уши не оттащишь от придворных развлечений. Почему бы тебе не отправиться с нами?
— Охотиться? А чем еще я занимался, с тех пор как мы попали в Лес? Лесник, рыболов, охотник, собиратель — скоро мой разум сгниет, как прошлогодние листья!
Рок перекатился на спину и заплескал босыми ногами в воде.
— Ты однажды уже был охотником и рыболовом на болотах, не так ли? Кажется, тебе даже нравилась такая жизнь.
— Да, но тогда у меня была кузница и любимое дело. Там я мог приносить пользу людям, а здесь у меня нет ничего.
— У тебя есть твои инструменты, мои тоже в твоем распоряжении, так что можешь попробовать хотя бы починить что-нибудь для начала. Все, что тебе нужно, — это немного хорошей работы, чтобы согнать жирок с костей.
— Работа? — Элоф вздохнул. — А какой смысл она имеет здесь? Как я могу приступить к работе без кузницы, горна и библиотеки?
Элоф резко повернулся к воде. Голос был ясным и нечеловеческим, как раньше, но обладал совершенно другим тембром. Он исходил не от деревьев вокруг пруда, а из каменного источника ручья.
— Что такое? — вскинулся Рок. — Что ты слышишь?
— Ручей! Падающая вода…
