каменной арке небольших боковых ворот, гораздо меньше тех, что он видел издалека.
Пока они сидели в ожидании, на небе появились первые звезды. Элоф удивился тому, как мало городских огней зажглось над стенами; даже во дворце светилось лишь несколько окон. Когда последние отблески света погасли над западным горизонтом, командир эквешцев встал и отдал резкий приказ. Усталых пленников вздернули на ноги и погнали к темным воротам.
Впереди раздался гулкий стук, короткий обмен фразами и скрип открывающихся ворот. Пламя факелов осветило медно-коричневую кожу и зажгло огоньки в темных глазах, окружавших их со всех сторон, свирепых и безжалостных. Элоф ощущал в этих людях нечто необычное; они были такими же жестокими, как те эквешцы, которых он встречал раньше, но вели себя тише и имели более угрожающий вид, чем крикливые налетчики с рейдерских кораблей или те, кто напал на путешественников во время первой засады на западе. Кроме того, очень немногие из них, кроме нескольких носивших ритуальные шрамы военачальников, были молодыми. Это были ветераны, тщательно подобранные для особой цели, но в них присутствовало еще и что-то другое. Элоф понял, что это такое, когда его вместе с остальными прогнали через узкие ворота и вытолкали на темную и пустую улицу между двумя рядами домов, казавшихся безликими застывшими силуэтами. Внутреннее спокойствие этих эквешцев было спокойствием фанатиков. Опытные бойцы, молодые командиры — все совпадало. Это напомнило ему о мастере-кузнеце.
Подходили все новые эквешцы; теперь перед пленниками и за ними сформировалась целая походная колонна. По распоряжению командира воины из первого отряда дернули за веревки и быстро потащили свою добычу по гладкой булыжной мостовой. Другие стражники, окружившие их, перешли на бег трусцой, но Элоф быстро сообразил, что они следят не за пленниками, а за происходящим на улице. Жгучий пот заливал ему глаза, и он не мог разобрать ничего, кроме высоких стен и нависающих крыш, черных на фоне темноты. Внезапно колонна сделала резкий поворот, захлопав сандалиями по камням, и свернула с широкой улицы в головоломный лабиринт извилистых аллей и переулков. Везде было темно, даже слабый свет не пробивался из-за плотно закрытых ставен. Время от времени один или другой эквешец поскальзывался на мостовой и падал с проклятиями, а бегущие на ходу перескакивали через него. Изнемогающий от усталости Элоф с каким-то тупым интересом размышлял, почему они не несут факелы. Может быть, они не хотят, чтобы их увидели, или намерены скрыть пленников от посторонних глаз? Но от кого? И почему?
Луна выглянула из-за облаков, и в ее тусклом свете Элоф впервые увидел город изнутри. Улочка, по которой они бежали, здесь была сжата между двумя высокими зданиями, соединенными диковинным арочным мостом со сводчатой крышей и стенами, в которых были прорезаны узкие окна. Дальше начинались стены из светлого камня высотой немногим более человеческого роста, увенчанные остроконечными зубцами скорее декоративными, чем для защиты от воров — и снабженные многочисленными арками и воротами. За этими стенами с обеих сторон возвышались красивые дома из такого же камня, разделенные темными участками садов и лужаек. Одно величественное сооружение, во много раз выше стены, поднималось справа; арочные окна с панелями из свинцового стекла, очень высокие и изящные, покрывали его фасад от первого этажа до самой крыши, а над большой застекленной мансардой под самой крышей резной орел раскинул иссеченные непогодой каменные крылья. Напротив него у стены стояло более низкое здание со множеством маленьких окон, между которыми располагались скульптурные фризы с поразительно совершенными изображениями цветов и животных, переплетающихся с гротескными карикатурами на людей. Несмотря на то что Элофа постоянно толкали в спину, он стремился вобрать в себя и запомнить эти буйные образы, пленившие его воображение. Это было цивилизованное искусство, бесконечно далеко отстоявшее от черно-белых эквешских эмблем, однако резьба выглядела совершенно новой, с четкими краями и без следов эрозии. Если теперь город и принадлежал морским грабителям, смена власти произошла недавно.
После нескольких поворотов улица расширилась и вышла на широкий бульвар, тесно застроенный зданиями разных форм и размеров, от высоких башен до богатых многоколонных особняков и небольших домов с островерхими крышами, но в красивых и с хорошо выдержанными пропорциями. Здесь пленникам открылась более жестокая истина. С прочного кронштейна для факела, вделанного в стену дома, свисал труп, подвешенный на веревке за шею; одежда мертвеца не напоминала эквешскую, но больше ничего нельзя было сказать. Судя по виду и запаху, повешенный находился в этом положении уже несколько дней. На кронштейне примостилась жирная серая чайка, погруженная в глубокий сон. Элоф прочел собственный ужас и гнев в глазах своих друзей, но эквешцы остались безучастными и погнали пленников в узкую аллею за вывеской постоялого двора.
Так они кружили по всему городу длинной и запутанной дорогой с изнурительным чередованием подъемов и спусков. Еще до того, как они достигли места назначения, примерно в третьем часу ночи, Элоф догадался, что это будет дворец. Несмотря на потемневший камень, монументальное здание казалось теплым и живым. Оно меньше напоминало ему Кербрайн, чем Чертоги Лета; его величие было скорее грациозным, а не гордым. Но у Элофа было мало времени на осмотр — на страже стояло много эквешцев, и при приближении колонны они принялись суетиться, как муравьи. Командир не тратил времени на слова: спустя несколько мгновений боковая дверь со скрипом отворилась, и пленников потащили вниз по лестнице, освещенной дымным оранжевым светом факелов. Лестница была спиральной, с низким потолком и сильно стертыми ступенями, поэтому Керморвану и высоким эквешцам угрожала одинаковая опасность. Когда они выходили в горизонтальный тоннель, капитан все-таки ударился головой о замковый камень и сильно рассек лоб. Тем не менее он проследил за тем, чтобы пленников поместили в темный подвал за прочной дубовой дверью, и стоял над ними, ругаясь и смахивая кровь с бровей, пока их развязывали и отталкивали к стене под острыми наконечниками копий. Потом их сковали кандалами за запястья и лодыжки, а через эти оковы пропустили цепи к стенным кольцам за спиной, натянув так туго, что они едва могли пошевелиться. Капитан тщательно проверил крепления и распорядился подтянуть цепь Элофа; лишь после этого он вышел вместе с остальными, забрав все факелы. Дверь захлопнулась, ключ проскрежетал в замке, и в погребе воцарилась темнота. Никто не двигался и не произносил ни слова — слишком велики были усилия, необходимые для того, чтобы просто дышать. Кошмар достиг своего апогея.
Наконец Керморван пошевелился; они услышали звяканье цепи.
— Что произошло? — тихо спросил он осипшим и невыразительным голосом. — Керайс, что случилось?
Никто не ответил — остальные собирались задать ему тот же вопрос.
— Они пригнали нас сюда после наступления темноты, как будто не хотели, чтобы нас заметили… — начал Элоф, но слова вдруг застряли у него в глотке: ключ снова начал очень тихо и медленно поворачиваться в замочной скважине. После щелчка снова наступила тишина, показавшаяся бесконечной. Потом дверь слегка приоткрылась, и в образовавшуюся щель просочилась полоска слабого желтоватого света. Над ней появилось лицо, от которого у Элофа перехватило дыхание. Оно казалось мертвенным и призрачным, паря в темноте, словно одно из лиц в Доргаэль Арланнен, наделенное бледным подобием жизни. Он с содроганием отметил, что лицо действительно было похоже на царственных мертвецов, с впалыми скулами и висками под натянутой кожей, увенчанное клочками бесцветных волос. Но, когда оно придвинулось ближе, он увидел, что волосы были густыми и совершенно седыми, нос — прямым и длинным, губы — тонкими и бескровными, а в глубоко запавших глазницах сияли голубые глаза. Это было очень старое лицо, благородное и исполненное хрупкой красоты, которая иногда приходит с возрастом; в молодости оно, наверное, было таким же привлекательным, как… как у Керморвана. Оно не было его зеркальным отражением, как лицо Корентина, — скорее сходства заключалось в общем строении костей и во взгляде, в котором светилась холодная энергия. Однако в голосе, прозвучавшем из полумрака, слышалась стариковская надтреснутость и горечь перенесенных страданий.
— Скажите, милорды, кто вы такие? — Язык был южным, со странно звучащими окончаниями слов, но такой же ясный, как у любого жителя Кербрайна. Элоф инстинктивно подождал, ожидая ответа от Керморвана, но тот хранил молчание.
— Странники с запада, — наконец вымолвил он. — С западных побережий, где поселились жители Морвана после падения города.
— Ах-х-х… — В звуке слышалось понимание, граничившее с физической болью. — Но как это может быть? Мы не знали, что на западе кому-то удалось выжить. Невероятно — преодолеть такое чудовищное расстояние и…
— Мы не больше знали о востоке, — тихо сказал Керморван. — А наше путешествие в самом деле было
