— Сегодня не будет полетов, — сказал Адмирал. — Видел, какая погода? Верхушки деревьев словно в вате.
— Пойду поговорю с ним.
— Не этого я для тебя добивался, — сказал Адмирал. — Но поговори, если хочешь. Увидишь, я прав, Ромер и тот был меньше отмечен.
— Ты тоже отмечен. Посмотри на себя.
— О, я совсем другое дело, — сказал Адмирал, погладив свой шрам.
Штурман поднялся и вышел вместе с Адмиралом. Туман быстро окутал все вокруг. Он укрывал землю и приглушал все звуки. Точно сквозь запотевшие стекла, смутно угадывались круглые спины соседних бараков. Штурман вздохнул свободнее. Сегодня вечером тревоги но будет, и огромные машины RAF замрут, точно доменные печи, оставшиеся без кокса. На несколько часов летчики смогут располагать своим временем. В сумерках они шумными толпами покинут соседние базы и кто в автобусах, кто на велосипедах ринутся в ближайший городок. Будут распивать пиво и виски в барах и сходят в кино, чтобы отпраздновать передышку.
— Я тебя покидаю, — сказал Адмирал. — Пока. Штурман повернулся к нему и следил, как медленно растворяется в тумане силуэт Адмирала. У Адмирала на душе тоже было легко. Он тихонько мурлыкал. Верно, думал: «И на том спасибо…» Штурман в нерешительности бродил среди домиков, пока наконец не увидел на одной из дверей визитную карточку пилота, которого искал. Он постучал. Пилот был дома и писал письмо. В комнате было очень жарко, и он сидел без куртки.
— Я тебе помешал?
— Нет, — ответил пилот, — напротив. Входи. Рад тебя видеть. Садись.
— В такую погоду чувствуешь себя спокойнее. Ты никуда не собираешься?
— Нет, — сказал пилот. — Сочиняю письмо жене, хотя не знаю, доходят ли вообще до нее мои письма. Я посылаю их через Красный Крест, которому иногда удается доставить письма на материк, но особых иллюзий я не питаю. А временами я начинаю бояться, как бы там не узнали, что я здесь, и не стали мстить семье. И все же не писать я не могу и стараюсь завуалировать все, как умею. Это нелегко.
Пилот спрашивал себя, зачем пришел к нему штурман. Они были мало знакомы и, встречаясь в столовой, обменивались незначительными фразами. Пилот был высокого роста, его коротко остриженные светлые волосы начинали лысеть на макушке. До войны он был инженером. Школу пилотажа он прошел в Англии. У него было красивое лицо, грустное и усталое, и блуждающий взгляд.
— Это твоя жена? — спросил штурман, показывая на фотографию, стоящую на столе. Взгляд пилота загорелся.
— Знаешь, мы почти никогда не расставались. А если назначали свидание, я становился в сторонке, поджидая ее. Когда она подходила, я следил за ней взглядом, оценивая, точно чужую женщину, и говорил себе:
«Она самая красивая, и она твоя жена. Тебе повезло». И тогда подходил к ней.
— Ты и теперь так же любишь ее, — сказал штурман.
— Я не могу себе представить жизнь без нее. А ты, — спросил пилот, — ты разве не любишь свою жену?
— Да у меня никого нет, — сказал штурман.
— Мне жаль тебя.
— Не стоит. Мне кажется, я чувствую себя менее несчастным, чем ты. Скорее, мне повезло.
— Да, во время этой катастрофы.
— Пожалуй, так.
— Ты будешь еще летать?
— Да, — сказал штурман. — Поэтому я и зашел к тебе. Я хотел бы летать с тобой.
Пилот удивленно посмотрел на него:
— У меня ведь есть штурман.
— Просто мне пришла в голову эта мысль.
— Спасибо, — сказал пилот. — Любой командир был бы счастлив, что такой парень, как ты, захотел летать с ним. И все же, — добавил он, отвернувшись, — меня удивило бы, если б тебе это разрешили. В штабе меня не считают хорошим пилотом.
— Я знаю, — сказал штурман. — В штабе мало что понимают.
— Ты в курсе? Штурман кивнул.
— В курсе того, что со мной?
— Слышал от Адмирала, — сказал штурман. — Люсьен рассказал ему, что ты плохо видишь посадочные огни.
— Уже?
Пилот резко отодвинул стол и шагнул к штурману. От волнения его красивое лицо, за минуту до этого такое оживленное, потемнело.
— Значит, всем это известно? — спросил он в отчаянии. — И все будут на меня коситься? Ты же знаешь ребят, — продолжал он. — В столовой перед яичницей с беконом и кружкой пива, пока не объявлена тревога, они строят из себя великих героев. Послушать их — они никогда не знали страха. Может показаться, что все они отчаянные вояки, рвутся вперед под барабанный бой и не думают ни о чем, кроме наград. А я вот думаю о своей жене и хочу вернуться к ней. С огнями у меня это случалось дважды. В первый раз я не придал этому особого значения. Я подумал, что стоит густой туман. Но когда я приземлился и заговорил о тумане, весь экипаж посмотрел на меня так, словно я сообщил, что по дороге мы встретили далай ламу. «Какой туман?» — удивились они. Я молчал. Я чувствовал, что тут что-то неладно, вспомнил, что туман был какой-то странный, и решил, что просто устал. В другой раз я из осторожности обратился ко второму пилоту. Спросил, хорошо ли он видит огни. Он сказал, что видит. Я попросил его подсказывать мне и кружил почти вслепую, пока вдруг не увидел прямо перед собой посадочную полосу, точно ночью после долгой дороги возник передо мной столичный проспект.
— Ты был у врача?
— Хотел было сходить, но потом передумал.
— Он отличный малый, — сказал штурман.
— Может, — ответил пилот, — но я засомневался. Просто для очистки совести я рассказал об этом Люсьену, о нем ведь хорошо отзываются. Я подумал, может, и с ним такое бывало и он сумеет дать мне совет.
— Вот уж ему доверяться не стоило, — сказал штурман. — Он тоже из тех, что «с барабанным боем».
— Я понял это слишком поздно. Он так посмотрел на меня, точно я признался ему, что зарезал собственных родителей. Потом он прикрыл глаза, словно а смотреть не мог на такое ничтожество, и негромко, но резко бросил: «Постарайтесь видеть посадочные огни, иначе сломаете себе шею. Меня все это мало касается». Что ты на это скажешь?
— Ничего, — ответил штурман. — Люсьен дал мне семь суток ареста за то, что я отказался лететь с Ромером. Если бы Адмирал не вмешался, история зашла бы далеко.
— Ты не хотел лететь с Ромером?
— Я только что перед этим прыгнул с парашютом, Мне не хотелось сразу же начинать все сначала.
— Эх, Ромер! — сказал пилот, барабаня карандашом по столу. — Может, он тоже не видел огней.
— Это вещи разные, — поспешно сказал штурман. — Когда внизу посадочные огни, ты спасен. Достаточно внимательно следить за соседними машинами, кружить, не удаляясь от полосы, и никого не заденешь. Не так уж трудно. В эти минуты мне в своей кабине нечего делать. Я тебе помогу.
— Я был бы рад, — сказал пилот. — Я бы хотел, чтобы ты был рядом, и уверен, что тогда снова буду видеть огни. Но ведь тебе ни за что не разрешат летать со мной.
— Как знать. У меня пока нет экипажа. Если я попрошу об этом Люсьена, возможно, он согласится.
— Тогда попробуй, — сказал пилот. — Я буду счастлив взять тебя в свой экипаж, а ты проконтролируешь моего штурмана. Я никогда ничего не говорил, чтобы не повредить ему, но он допустил
