или другим бесчестным деянием. НЕ МОЖЕТ быть дворянином! И потому судить его нужно, как и любого простого человека. Только в спорных случаях отправлять на суд Наместника. Всё!
Народ на площади зашумел, обсуждая сенсационную новость. Пока они шумели, я из оставшийся четверки - выбрал ещё двоих. «Старушку» — тетку чуть за пятьдесят. (Эта, как я понял из бескорыстных любителей справедливости — у нас таких полно). И угрюмого бородатого мужика. (Дикая смесь безнадеги и надежды).
Я поднял руку. Народ послушно притих.
— Судья — голос Наместника. И НИКТО не вправе оспорить или отменить его решение — кроме Наместника или Верховного судьи. А чтобы у него не возникло желания неправедно разбогатеть… жалование судьи — двадцать кед. Выплачивается каждый месяц. И ещё… ты, и ты! — я указал пальцем на выбранные кандидатуры. — Назначаетесь помощниками судьи. Жалование — пятнадцать кед. Решение суда принимается только голосованием и только большинством. За взятку или подношение — отрубание руки дающего.
— Народ опять зашумел. Давешний оборванец подвинулся и опять ернически проорал вопрос:
— Так кто ж его послушает, когда вы уедете, ваша светлость?!
— Ты!
— Что я?
— Ты и проследишь! Ты назначаешься — новым начальником стражи. Можешь нанимать, кого хочешь, можешь увольнять кого хочешь. Заодно и присмотришь, чтоб судья внезапно не разбогател. А он посмотрит чтоб — ты не зарывался! И жалование твое — тоже двадцать кед.
Надо было видеть его лицо в этот момент. Да и буря чувств от его эмоций докатилась до меня. Народ зашумел ещё громче.
Кстати о кедах. Местные монеты крупного достоинства называются — кеды. Я, в первый раз услышав, обалдел. Но потом сообразил буква «р» по дороге потерялась. Так-то они креды. Есть ещё платы и уголки или уги. Система десятеричная. Кед — золотая десятка. В нем пятьдесят платиков — пятьдесят «пластиков» или серебряных полтинников. Ну, это я для себя обозначил, чтобы совсем не запутаться. В платике — пятьдесят уголков или угов. Очень странная система, но все привыкли. А на зарплату судьи можно снять дом с прислугой, завести выезд, одеться, нанять охрану и очень хорошо кушать. И ещё и останется. Вот такая тут денежная система.
Ко мне тем временем прорвался бургомистр.
— Ваша светлость, но это же известный смутьян — Зирг Насмешник. Он менестрель и поет похабные песни. И вообще порочит власть!
— Отлично! Сейчас с ним и разберемся! Ваша честь — прошу всех пройти для принятия присяги.
Судья и помощники прошли принятие присяги. Возложив руку на походную библию отца Симеона, которую он всегда таскал с собой, они по очереди поклялись, повторяя за мной. «Быть верными Слугами Империи… Судить строго и справедливо… …и не убоявшись ни угроз, ни смерти — до конца исполнять свой долг». Ну и так далее. Потом принял присягу и у Зирга Насмешника. Отче, благословил их на служение и перекрестил. Кроме судей, в ответ неумело копируя, перекрестились и некоторые в толпе.
Порадовал я судей и тем, если уличены будут во взяточничестве или несправедливости — с них всего-навсего сдерут кожу. Живьем. Рассказал и о том, что должность выборная.
— Через два года. В первое воскресение второго месяца осени — соберетесь здесь и проголосуете. Берете один из камешков и бросаете его в корзину. Белый камешек остается судья. Черный камешек — судьей становится его помощник. Выбирать его из двух оставшихся таким же голосованием. Камешков должно быть столько сколько жителей…
В общем, потратил ещё минут десять, объясняя про систему выборности судей. Решил, что пусть будет как в Древней Греции. Про адвокатов и не заикнулся. Не доросли ещё тут до этой дряни.
— Ну а вот вам и первое дело. Принесите стол и стулья.
Народ, радующийся бесплатному зрелищу, моментально организовал стол и скамью из ближайшего трактира. Возмутившийся было трактирщик — моментально вылетел в окно. Он выбил головой раму, и кратко прокурлыкав с размаху хряпнуся об землю, не успев даже вволю помахать руками. Его полет был величав, но краток и недолог.
Судьи уселись за стол, и наступила мертвая тишина. Всем было жутко интересно.
— Итак, — начал я. — Бургомистр обвиняет нового начальника стражи в том, что он порочит власть. Так? — я обратился к бургомистру.
— Э-э… мне-э…, — начал тот. — Вы меня не так поняли…
— Рот закрой! Ты! Только что дословно сказал: «Порочит власть»!
— Насмешник, признаешь обвинение?
Тот, услышав это, приосанился, хотя в жутких обносках это выглядело довольно комично, собрался было дать ответ.
— Или может, хочешь выдвинуть встречное обвинение? — вкрадчиво предложил я.
Секунду подумав, тот решил — «помирать так с музыкой!». Что даже если жестокий розыгрыш — он отыграет свою роль до конца. Ну никак он не мог в глубине души поверить, что все это — правда. Что, наконец, пришла хоть какая-то справедливость. (Я все это ощущал). Но он решительно кивнул:
— Хочу!!! Я обвиняю Веншрада Покреуса — в расхищении и присвоении налогов, несправедливости…
В общем, много там чего. А в нем погиб оратор. Хотя может и не погиб. Вдохновившись моим молчанием, он заодно обвинил и всю городскую верхушку. Припомнив все их многочисленные прегрешения. Оттуда моментально раздались крики и ругань.
— Тишина в суде!
Но меня не захотели услышать.
— Малыш! — я махнул рукой. Раздались хлопки тазеров и дикие вопли от скорчившихся на земле фигур, с радостью приобщившихся к прелестям цивилизации… и тут же вкусивших от них полной мерой.
— В суде должна соблюдаться тишина! — веско произнес я и поощрительно замолчал…
— Всё? — спросил я, когда Зирг закончил свою обвинительную речь.
— Всё…
— Что скажете бургомистр?
— Ложь и наглая клевета! Я радел о благе города денно и нощно…
— Стоп! — перебил я его. — Насмешник, кто может подтвердить твои слова?
Нашлись в толпе свидетели. И рискнули высказаться. Видать сильно накипело. А может, как всегда надеялись на «доброго царя», которому продажные бояре не докладывают. И он не знает о страданиях простого народа…
«Да — брал. Да — утаивал. Да — не заботился…», — я посмотрел на судью и помощников, сидящих за столом с диким сумбуром в душе и растерянными лицами. На их глазах творилось неслыханное и небывалое.
— Итак, Ваша честь — каково ваше решение?
— Но я же не знаю, что положено по закону…
— А сейчас закон — это вы! Представьте, что на его месте находились бы вы. Каков был бы приговор?
Бывший горшечник, мрачно ухмыльнулся и произнес: — Известно какой… — повесили бы меня…
— Ну вот! А вы говорите — законов не знаете! Огласите приговор. Виновен или… не виновен.
Он уставился на меня силясь понять, чего хочу — я. Но моя каменная и совершенно равнодушная морда ничем не могла ему помочь.
— Можете посовещаться с помощниками, — все так же равнодушно посоветовал я.
Он с тоской посмотрел на тетку. Та шёпотом, слышным на полплощади, посоветовала: «Повесить его, хряпа ненасытного!». Бородатый тоже кивнул, поддерживая её.
— Виновен, Ваше сиятельство. Приговор — повешение…, — горшечник произнес это так, как будто повесить должны были его — и он сам себе огласил приговор.
Я «прислушался» — он был до конца уверен, что все происходящее не более чем моя жестокая шутка. Вот оно в чем дело.
