Глава 12. Субботняя проверка
Яков ушел за полночь, пообещав утром заскочить в штаб и забрать мой пуховик, а я остался у Хельги. Пешком через весь проспект, да еще ночью холодно… И Ника меня все равно не ждет… А завтра до обеда надо поискать Титова. Если он еще не ТАМ, я найду его в баре. По субботам поручик Титов торчит в баре. Полковник Тишина по субботам торчит в музее — в баре он появился только однажды, еще подполковником, и вот уже четвертый год как перестал появляться. При мне.
До Парамушира майор Тишина работал у НИХ и, по всей вероятности, чем-то ТАМ провинился. На Парамушире же он моментально окопался в штабе соседнего с нами ДД-5, так как ни на что иное был не способен. А спустя две недели пятый дивизион остался без штаба. Тишину мы отрывали от полевого разрядника по частям, и все это время он продолжал давить гашетку, хотя барабаны ПРТ-512 были давно пусты. Штабные фургоны, все три, майор сжег настолько основательно, что даже не удалось выяснить, был ли у кого-нибудь из штабистов иммунитет (и было ли вообще нападение). У Тишины иммунитет был — и после обязательного 15-суточного карантина он отбыл на материк. Не исключено, что внеочередную звезду он получил как раз за этот подвиг, а по срокам быть бы ему разве что подполковником…
Где сейчас работает полковник Тишина, я не знаю и знать не хочу, а в Клубе он является одним из трех сопредседателей Исторического Общества. Вот уже год, как он давит на все инстанции, тщась отобрать у нас пару «гостиничных номеров» для двух новых экспозиций: «Миротворческие традиции Запорожской Сечи (рейды на запад)» и «Ермак Тимофеевич — первый русский миротворец в Сибири».
Предупреждать этого «историка» о чем бы то ни было глупо и небезопасно. В особенности, об опасности ОТТУДА. Потому что либо ОНИ ему ничего не сделают — либо ТУДА ему и дорога. Такие спят спокойно, личные сны у таких приятны и в меру волнительны.
А что сегодня приснится мне? В ночь с пятницы на субботу мне, как правило, снится всякая ерунда, стыдно рассказывать. Белый слон хулиганит. А тут еще водка…
Хельга уже спала (не у меня на плече, как любит Ника, а так же, как я, на спине) и держала меня за руку. Плитку она усыпила на ночь, но я не мерз, наверное, потому, что Хельга держала меня за руку… И карниз, державший занавесочку, тоже спал, но у краски на потолке уже началась старческая бессонница, она продолжала слабо светиться. Еще месяц-другой, и она наконец-то уснет навсегда… Уже засыпая и сам, я вдруг подумал, что, кажется, я знаю, что ИМ нужно от парамуширцев. Это была настолько дикая мысль, что я поспешно отнес ее появление на счет водки и постарался прогнать. Это был типичный значок — его не было. И, чтобы прогнать значок, я стал снова думать о поручике Титове: увижу ли я его завтра в Клубе?
Если бы у Хельги был транслятор — все было бы просто. Я приснился бы Титову, не называя себя, и попросил бы его зайти утром в бар. И если бы он не пришел, я бы точно знал, что он уже ТАМ. Но транслятора у Хельги нет, только приемник, да и тот одноканальный. Хельга всегда спит одна… И сниться ей вот уже три года, как некому, значит, транслятор она продала. А пенсия… Вдовы, живущие на пенсию, рано или поздно продают все и приходят в Клуб. В номера…
Я скрипнул зубами, и Хельга моментально проснулась.
— Ты злишься, — шепнула она. — Не надо.
— Я не злюсь. Я пытаюсь уснуть.
— Ты злишься на значки — и видишь только их. Хочешь, мы поспим вместе?
— Мы и так спим вместе.
— Нет, я имею в виду третье: спать и видеть один и тот же сон. Хочешь?
— Значит, у тебя есть транслятор?
— Он не нужен. Наоборот, он только мешает.
— Слишком много значков? — улыбнулся я.
— Ты уже все понимаешь. Еще чуть-чуть — и будешь совсем колдун. Тебя усыпить?
— Попытайся.
— Поспим вместе?
— Да.
— Спи, — шепнула Хельга, и я уснул…
Материк был громаден и еще никак не назывался. Название ему придумают потом, когда его не станет. Очень красивое название, оно звенит и светится через весь материк. Вот так:
Только это будет уже не материк, а сплошной значок… А пока что он весь живой: двигается, дышит, стареет.
Я опустился на алмазный пляж северного побережья. Когда материк станет значком, этот пляж уйдет под Гималаи. Алмазов не станет. Они обнажатся в других местах, но перестанут быть просто песком и камнями. Песчинки и камни окажутся значками, из-за которых начнут убивать. Из-за значков всегда дерутся и убивают, и получается, что убивают сами значки. Которых нет. Которых больше, чем даже песчинок на этом пляже… Я посидел у воды, пересыпая песок из ладони в ладонь, а потом отряхнул ладони и побрел вглубь материка, прочь от пляжа. Хорошо, что он уйдет под Гималаи. А то ведь жутко подумать, какая свалка могла бы тут произойти спустя сотни миллионов лет.
Я продирался через густые заросли высоченных папоротников, протискивался между жесткими зелеными стеблями и увязал по щиколотки в жирной хлюпающей земле. Из-под ног, пищ`а, порскало что-то живое. Со всех сторон рычало, ворочалось, чавкало, предсмертно орало, ликующе и трубно возвещало о том, что сумело выжить и вот сейчас насытится.
Потом я брел, увязая по щиколотки в горячем песке. Что-то живое с сухим шелестом порскало из-под ног и, сухо шелестя, зарывалось по самые кончики дрожащих, звонких от сухости хвостиков. Кто-то огромный, натужно хрустя сухожилиями, полз вдалеке, равномерно вбивая в барханы чугунные тумбы ног, беспорядочно ныряя в песок маленькой головкой на длинной шее и влача бесконечный, как товарняк, чешуйчатый хвост. Трескучий рой диковинных насекомых, с мою ладонь каждое, снялся с гребня ближайшего бархана и завис надо мной, двигаясь одновременно и резко, как вертолеты на смотру, то влево, то вправо.
Вода в реке, которую я переплыл, была желтой, вязкой и тухлой, как недоваренный позавчерашний кисель. Потому что в ней тоже жили — по крайней мере, начинали жить.
Отряхнувшись, я вскарабкался по невыветренным базальтовым обнажениям, на цыпочках взбежал по обжигающему лавовому склону и заглянул в кипящий кратер. Гора жила. Я грудью чувствовал, как она ворочается и вздыхает.
Я отпрянул, подпрыгнул и стал подниматься, уклоняясь от свистящих перепончатых крыльев с когтями на концах и от лязгающих рядом крокодильих пастей. Воздух был насыщен жизнью.
Материк жил и собирался жить миллионы лет. Ему не нужно было как-то называться. Я оглядел его сверху, весь. Мне было одиноко. Ни один камешек не был просверлен насквозь, ни один прутик не был гладко обструган и заострен с конца — тоска. Я прищурился одним глазом, протянул руку и пальцем вывел через весь материк невидимое: «Гондвана».
Материк треснул и разломился на пять громадных кусков. Треугольник с алмазным пляжем, поворачиваясь, двинулся навстречу северному материку — они встретились в грохоте горообразования. Вздыбились Гималаи и погребли под собой несостоявшиеся значки.
Хельга сильно сжала мою руку, и я проснулся. Грохот горообразования повторился: в дверь беспорядочно стучали кулаками.
— Кто это может быть? — шепотом спросил я.
— Не знаю, — шепнула Хельга.
— Не Яков?
Она отрицательно помотала головой и прижалась ко мне.
— Сколько их?
— Я их не вижу! — отчаянно прошептала она.
