процентов!
— Не надо, — сказал я, доставая ключи. — Дуй на вторую платную стоянку. Синий «ханьян» с белым крестом на капоте, он там один такой. Подгонишь к самым дверям.
— За так, сударь?
— Гривенник тебя устроит?
— Два!
— Ну, два так два.
— Деньги вперед!
— Деньги за работу.
Он ухмыльнулся, выхватил ключи и умчался вместе со своим товаром лишь перед самым шлюзом притормозил, чтобы сделать глубокий вдох. Я не спеша двинулся следом, нащупывая в кармане полтинник и двугривенный сверху. Четыре часа, двенадцать копеек за час — полтинника должно хватить.
Ждать пришлось недолго — минуты три. Коммерсант от Волконогова остановил мой турбокар точнехонько напротив дверей, вытащил ключ, вышел, моментально захлопнул дверцу, забрал из багажника свою корзину и не переводя дыхания проскочил шлюз. От его живописной рвани (даром что синтетика) гнусно разило ацетиленом.
Я уронил монеты в загребущую лапку, и они мигом исчезли в кармане армячка, даже не звякнув.
— Ключи, — сказал я, видя, что он опять протянул мне пустую ладошку.
— Нащелкало семнадцать алтын, — сообщил коммерсант. — С вас еще копеечка.
— Грабитель. — Я пошарил в кармане и добавил гривенник. — Угостись на сдачу своим горохом.
— Спаси вас Бог за угощение, сударь! — он опять ухмыльнулся и вернул мне ключи. — Я продам его тем, кто еще не пробовал!
Он подмигнул мне, подхватил свою корзину и устремился к новым барышам — за счет тех, кто еще не пробовал.
Сделав несколько глубоких вдохов, я в считанные секунды миновал шлюз, открыл дверцу тачки, упал на сидение, захлопнул дверцу, со второго раза попал ключом в зажигание, повернул и сразу врубил продув салона. Выждав полминуты, выдохнул и осторожно вдохнул. Можно ехать. Было бы куда.
Спать рано, ходить по присутствиям поздно, гулять надоело и дорого. Глупое время… К поповне Аглае нагрянуть? Давно не нагрянывал. Мефодий говорит: встречал, обижается…
Я спохватился и посмотрел на часы. Почти полвосьмого — значит, без малого семь. Часы у меня были еще земные, и каждые сутки приходилось переводить их на сорок минут назад, но ориентироваться по ним я мог и не спешил обзаводиться местным измерителем времени.
Ехать мне, разумеется, было куда и было зачем: я должен был вернуть турбокар владельцу. Владелец (мой однофамилец и почти ровесник Мефодий Щагин, официант из «Вояжера») вот уже полчаса как дожидался меня на Карбидной пустоши. У него там тоже была своя коммерция. Промысел, говоря по- русски. Корыстный интерес, счастливо сочетающийся с интересом духовным..
Выруливая к развязке, я нарочно — и нарочито медленно — проехал мимо прямого, аварийного выхода на перрон. Опричник, сидевший в будке и наверняка предупрежденный коллегой Петиным, еще издалека всмотрелся в мое лицо, узнал, неспешно вышел, зажимая пальцами нос, и загородил дверь. Он тоже был при дубинке и с раскрытой кобурой напоказ. Челюсть его мерно двигалась.
Когда я с ним поравнялся, он сплюнул жвачку под ноги и что-то неслышно буркнул. Видимо, свое обычное: «Проезжайте, сударь, здесь не велено…»
Я приветливо улыбнулся ему и нажал на газ.
Ничего, когда-нибудь он выйдет просто так, без оружия. Или не выйдет вовсе. Вот уже и маску не надел…
5
Развязка перед космопортом была хитра. Видать, сооружалась инженерами-инородцами, читавшими не токмо «Домострой» и «Заговор мирового правительства», но и «Остров Крым». Идея была явно почерпнута из последнего произведения, противного истинно русской душе — где бы она, истинно русская душа, ни проживала. Всех устремляющихся в космопорт с обоих направлений (как из Нова-Кракова и Ханьяна, так и из Дальнего Новгорода) сия дорожная развязка принуждала незаметно и неуклонно снижать скорость, все более круто заворачивая спираль тоннеля. А выехавших из Анисово, напротив, разгоняла теми же спиралями до скоростей, достойных соответственной магистрали.
Я вылетел из тоннеля на соответственной скорости и сразу дал по тормозам, потому что ехать мне было недалече.
Вот он первый верстовой столб — и сразу от него, параллельно дороге и в каких-то двадцати саженях от нее, потянулся высокий и сплошной силикопластовый забор, ограждающий усадьбу господина Волконогова от посторонних взоров и хищных намерений. Поскольку ехал я почти шагом, пять-семь верст в час, мой загадочный знакомец опять успел прошкандыбать свои двадцать саженей по усыпанной желтым песочком дорожке — а я опять успел подробно его рассмотреть.
И опять не узнал. Вряд ли это был сам господин Волконогов: с чего бы это ему отираться у ворот собственной усадьбы? Да и облик до очевидности не господский: обмятая казачья фуражка, седые баки от самых глаз по обе стороны кислородной маски, беспросветные погоны и три эмалевых креста в рядок на тертом френчике. И лоснящиеся штаны цвета моей тачки, с когда-то алыми лампасами… Привратник. Цербер гороховый. Кому нужна твоя хренова редька?
Мы привычно кивнули друг другу (ну не помню я, где мы с ним познакомились, — хоть ты меня высеки!), и его кивок опять показался мне излишне любезным. Чуть ли не всем корпусом кивнул полукивнул-полупоклонился… Впрочем, у старости свои причуды. И свои болезни: радикулит, отложение солей в позвоночнике, недержание вежливости…
Проехав мимо, я оглянулся. Гороховый Цербер опять поспешно зашкандыбал к воротам. Значит, мне опять предстоит еще одна встреча с ним — у задней калитки, выходящей на Карбидную Пустошь.
Начинаясь у первого верстового столба, забор тянулся аж на две с половиной версты, а потом внезапно обрывался, круто заворачивая вправо и уходя прочь от дороги. Почти две версты по ровной, прямой, как стрела, магистрали Анисово — Дальний Новгород (единственной такой во всей Дальней Руси) я проехал все так же медленно, пристально всматриваясь в правую бровку — пока не увидел наконец то, что искал.
Здесь я огляделся. Машин ни впереди, ни позади не было. Опричников на турбоциклах и дорожной полиции тоже — в пределах видимости. Да и спрятаться им, вроде бы, негде
Я круто завернул баранку вправо, перевалил через невысокий бордюр и по специально отсыпанному нами рыхловатому пандусу съехал под самый забор. Саженей триста протрясся вдоль забора по неровностям до угла, повернул и, вдоль забора же, повторяя его причудливые изгибы, потрясся дальше.
Следов, а тем более колеи на этой, с позволения сказать, дороге, не было. Во всяком случае, не было видно. Вот в пяти саженях от забора они бы сразу же стали заметны и оставались бы такими долго; а под забором — то новой пыльцы наметет, то старую сдует… Словом, ездили тут не часто и ездили не многие, потому что ездить тут вообще нельзя. Ходить ходи сколько угодно — хоть бегай, хоть круглые сутки прогуливайся. Ездить же абсолютно запрещено.
Абсолютные запреты на что бы то ни было, как я уже успел заметить, весьма характерны для Дальней Руси; обоснования же их, как правило, темны и расплывчаты. Этот абсолютный запрет был исключением из правила: обоснованием ему являлась монопольная собственность государства. Опричнина, говоря по-русски.
Отдельным лицам на территории Дальней Руси могло принадлежать все (опричь) (то бишь, помимо) Карбидной Пустоши. Потому что это уникальное природное образование во время [/]оно оказалось основным (а попросту единственно доступным) источником энергии для Русского Марса. Мощный, до семи саженей в глубину слой чистого карбида кальция кое-где даже выходил на поверхность, и там были видны ослепительно белые пятна. В лучах закатного солнца они слегка отливали розовым, но на фоне бугристой
