Прервемся.
«Газоколлоидный купол Монтевидео воздвигался на месте руин одноименного города…» Эта фраза из путеводителя мало что скажет нам, обитателям северных куполов Земли. Похвально, конечно, однако вполне обычно. Потому что уже восстановлены Версаль и Монмартр под куполами Парижа, Сити и Тауэр в Лондоне, возрождается Манхэттен, полным ходом идут раскопки Кремля и Тадж-Махала.
Но уругваец поймет уругвайца.
Монтевидео оказался на краю озонового слоя атмосферы. К западу от него простираются сухие льды Аргентинских пустынь. На востоке бушуют кипящие воды Южной Атлантики, из-под которых вырастает новый материк. С юга циклоны и смерчи нередко приносят «звенящий» песок Антарктиды…
Уругваец поймет уругвайца: купол Монтевидео воздвигался руками аборигенов, не пожелавших принять ни мудрый совет, ни сыновнюю помощь Диаспоры. В конце концов, диаспориане сами возвели второй купол на севере бывшего Уругвая. Но этот «Малый Монтевидео» (который, кстати, прочнее и вдвое просторнее «старого») до последнего времени оставался практически незаселенным. Зато теперь «старый» Монтевидео — это действительно старый Монтевидео: один из немногих, почти полностью и почти достоверно восстановленных городов Земли.
Лео Кристоф Саргасса — уроженец «старого» Монтевидео, и всю свою сознательную жизнь он провел в восстановленных припортовых кварталах. Его интерес к истории не случаен.
Родной купол он покидал только дважды: шестнадцатилетним юношей принимал участие в «народных раскопках» Минаса, а тремя годами позднее — в подводной экспедиции на дно Фолклендской (Мальвинской) впадины.
Как литератор Лео состоялся очень рано: уже к 17 годам были написаны и частично опубликованы его «Камни теряют память» — небольшие выразительные зарисовки (скорее ностальгического, чем исторического характера) из жизни докатастрофного Уругвая. Впоследствии Лео Саргасса объединил их в цикл и напечатал отдельным изданием, скрупулезно восстановив первоначальный текст (с начинающим литератором не церемонились и редактировали все, кому не лень). Первой его крупной вещью был «Архипелаг боли» — повесть, посвященная давно забытой (а может, и вовсе не бывшей) «двухнедельной войне» между Британией и Аргентиной в конце предгероического XX века. Эту свою работу он не любил и не переиздавал ни разу, ссылаясь на то, что потерял черновики.
Постепенно расширяя географический диапазон своего творчества, Саргасса издал: «99 лет» (очерк истории Панамского канала), «Прямые дороги лжи» (хроники революций и диктатур в странах Латинской Америки), «Айсберг, айсберг!» (лирическая драма, развернутая на фоне грандиозной войны за Аляску в середине XX века — на этот раз, действительно, никогда не бывшей войны), «Рисунки венского еврея» (альтернативная биография Гитлера)…
Небольшой по объему, но очень насыщенный людьми и событиями роман «Твои генералы» (биография Наполеона Бонапарта, исполненная в необычной манере — от второго лица) знаменовал собою двойной поворот в писательской судьбе Л.Саргассы. Во-первых, его перестали править: он приобрел достаточную известность, чтобы диктовать свои условия издателю. А во-вторых, он наконец взломал не только географические (Западное полушарие), но и временн[/]ые рамки, выйдя за пределы излюбленного XX века. Причем, в обоих направлениях: горечь «Твоих генералов» явственно перекликается с настроениями конца Героического XXI века, а в уста одного из ближайших сподвижников императора автор не случайно вкладывает упрощенную формулировку Теоремы Геделя-Тяжко: «Экспансия асимптотически предельна»… В этом же романе впервые, но пока что не в полную силу прозвучали два немаловажных для будущего автора «Я червь, я Богъ» мотива: мотив фатальной предопределенности Истории — и связанный с ним мотив поиска «народа-мессии», якобы ответственного за эту предопределенность.
Так, незримые собеседники Бонапарта (его генералы и маршалы, живущие или погибшие в других, альтернативных нашему, мирах) попрекают своего императора чем угодно, но не итогами русской кампании 1812 года. «Русская» тема замалчивается так старательно, что становится едва ли не главной в романе. Более того: один из маршалов, обмолвясь, называет себя «сибирским наместником» — и тут же дается понять, что именно в его альтернативном мире, где даже Сибирь на какое-то время стала французской колонией, империю Бонапарта постиг особенно убедительный крах. Все и везде могло быть по-другому, карту любой страны можно было перекроить вовремя сказанным словом и вовремя сделанным жестом — но не России!
Разумеется, оба мотива были замечены критикой, и в Лео Саргассу немедленно полетели язвительные стрелы. Если бы он адекватно реагировал на уколы, он стал бы похож на ощетиненного дикобраза. Но его отношения с критикой были сложными… Точнее, отношение критиков к нему было сложным. Сам Лео просто перестал их замечать — сразу, как только переиздал свои первые книги с восстановленным авторским текстом. И лишь однажды он обронил в интервью несколько фраз, адресованных, по всей видимости, именно критикам:
«Я не литератор, а регистратор. Не беллетрист, а стенографист. Не сочинитель историй, а секретарь Истории. Мне чуждо понятие «персонаж»: люди, которые появляются в моих книгах, действительно жили, могли бы жить, или будут».
Это многозначительное «или будут» в особенности раздражило критиков, и на Саргассу обрушился шквал ярлыков-обвинений: от «солипсиста» до «лжепророка» и «фальсификатора».
Лео невозмутимо продолжал сочинять («регистрировать»?). Один за другим выходили в свет: «Копыта и котурны» (повесть о Калигуле); «Автохаракири» (предыстория банкротства «Мицубиси Дэнси»); «Убивай!» (противопартизанская тактика разных времен и народов); «Здравствуй, оружие!» (роман о Семилетнем фермерском мятеже на Ганимеде)…
17
Все это было очень интересно, однако не имело ни малейшего отношения к моим неприятностям. К тому же, у меня устали глаза. Я перелистнул несколько страниц.
Видимо, покончив с биографией и библиографией Саргассы, Грюндальфссон взялся за его психологию:
