Дашка кивнула.
— И адрес не перепутала?
Дашка поджала губы и отвернулась.
— Р-разгильдяй, — сказал Мефодий. — Жди его теперь.
— Мефодий Васильич, ваше вели… — начал было Савка.
— Цыц! — оборвал Мефодий, не оборачиваясь. — Не беспокойся, долго ждать не будем. Спички есть?
Савка пошарил в кармане, достал спички, потряс коробком над плечом Мефодия и уронил в подставленную ладонь.
Я подумал: а как же он будет мыть коробок? Но он просто упрятал его в ладонях, сложенных замком, поднялся, опять навис над раковиной и погрузил руки туда. Некоторое время двигал руками там — видимо, открывал коробок и доставал спички. Две или три выронил, одну, наверное, сломал. Следующая зажглась, осветив изнутри черноту и сложенные лодочкой ладони в черноте. Я привстал и вытянул шею. Савка тоже. Дашка сидела, откинувшись в кресле, руки на коленях. Раковина пела.
Мефодий дождался, пока пламя установилось, и осторожно двинул горящую спичку вперед, к краю черноты. Не донеся, оглянулся через плечо на Савку и бросил:
— Назад!
Савка отступил обратно к своему креслу.
Мефодий глянул на нас и добавил:
— Вы тоже. Мало ли что…
Дашка поднялась и зашла за спинку кресла. Я последовал ее примеру.
— Дальше! — сказал Мефодий.
Мы отошли еще на два шага, а Савка переступил с ноги на ногу. Я опять вспомнил о том, что ему «написано», и вознамерился крикнуть, чтобы не валял дурака и отошел дальше. Я уже открыл рот, чтобы крикнуть.
И забыл закрыть, потому что увидел нож.
Нож лежал на столешнице — там, куда его бросил Мефодий, и у него не хватало доброй половины лезвия. Раковина пела… Но не настолько же громко, чтобы я не услышал, как сломалось лезвие! И где обломок?
Я на секунду зажмурил глаза и опять посмотрел на нож.
Он был сломан.
А в следующий миг стало ослепительно светло. По стенам светлицы (на фоне стен? за стенами?) заплясало яркое оранжевое пламя, в котором извивались длинные белые силуэты каких-то невероятных существ с желтоглазыми мордами и треугольными раззявленными пастями — их словно корчило в беззвучной агонии, и адское пламя пожирало их червеобразные тела…
Дашка коротко взвизгнула и стала мягко оседать на пол. Я скорее почувствовал, чем увидел это и почти на ощупь подхватил ее под мышки. На многие версты вокруг бушевало беззвучное пламя, взвивались, корчились и опадали нездешние существа, а из невидимого окна светлицы дуло. Этот сквозняк успокаивал, шепча: «не верь глазам своим»… Сквозняк, и Дашкина тяжесть на руках, и запах ее волос, и неразборчивые причитания невидимого Савки — о том, что доигрались и что всему конец, Иерихон с Нагасакой. Звонко, часто, непрерывно булькали и шипели на адской сковороде слезы Господа, а все прочие завитки невидимой раковины молчали. Пылала чужая Вселенная.
24
Не знаю, сколько продолжалось это кино. Секунды? Столетия? Темнота наступила вдруг — словно кто-то выключил проектор. То есть, не темнота, конечно. Обычный марсианский день, который на Земле сочли бы сумерками.
Устрица молчала — Господь выплакал все свои слезы. Да и не было уже устрицы. Были две большие полусферы, две половинки комбинированной упаковки. И мягкое дно той, что в центре стола, было выстлано тонкой металлокварцевой пылью. Про пыль я скорее знал, чем видел ее, потому что видел я плохо: перед глазами все еще стояла Преисподняя, и все еще корчились в ее огне аборигены чужой Вселенной… Кино.
Я проморгался.
Мефодий, присев на корточки по ту сторону стола, ворочал что-то тяжелое на полу. Обмякшая Дашка все еще висела у меня на руках. Я перехватил ее левой рукой под колени и положил в кресло, предварительно ногой развернув его к себе и отодвинув от стола. Потому что стол был густо заляпан кровью, и с него капало…
Осознав это, я заметался глазами, ища Савку.
— Очнулся? — спросил Мефодий. — Помоги.
Он говорил сквозь зубы. Зубы у него оказались заняты — зубами и левой рукой Мефодий затягивал жгут на Савкином предплечье. Ни черта у него не получалось: обрывок портьеры был слишком толстый, и Мефодий тщился затянуть его поверх рукава. У Савки не было кисти правой руки, из культи хлестало, сам он пребывал в обмороке.
Так жгут не делают…
Я поискал глазами, нашел свою ночную сорочку, разодрал, обломком ножа распорол на Савке рукав и сделал все как надо.
— Ищи обрубок, — сказал я, закончив. — Еще не поздно срастить, я попытаюсь. Где он?
— С-сгорел, — ответил Мефодий.
— Не морочь мне голову!.. — заорал я. — Пока не поздно, я могу попробовать срастить — но я не могу вырастить ему новую кисть, это не зубы! Где обрубок?
— Ты нож видел? — спросил Мефодий.
— Ну? — сказал я, заставляя себя успокоиться.
— А он туда руку сунул.
— Куда? В раковину?
— Если бы. Дальше. Нож сейчас у Люськи в запаснике, на «Луаре». А вот где рука…
Я посмотрел ему в лицо и сразу отвел взгляд. Мефодий не врал — он действительно не знал, где рука. И ему было крайне интересно узнать, где она.
«Кино… — подумал я. — Значит, не кино».
Я поверил. Что мне еще оставалось?
И еще я подумал, что Мефодий Щагин страшный человек. Он только что вырвал у мироздания какую-то тайну. С кровью вырвал — Савкиной кровью и кровью тех, не знаю, как их назвать. Если у них была кровь. И не успокоится, пока не вырвет новую тайну, в которую уперся… И так далее, ломая асимптоты.
— Дядя Бен был Колумб? — сказал я, глядя в его заляпанные Савкиной кровью колени. — Только не тешь себя мыслью, что ты — Америго Веспуччи. Ты — Кортес.
— Браво, потомок!.. — произнес он чуть напряженным голосом. Продолжай в том же духе. Говори то, что думаешь.
Свежая капля крови упала ему на колено. Подняв глаза, я увидел, что он зажимает пальцы правой руки в кулаке левой.
— Что с рукой? — спросил я.
— Ерунда… подушечки пальцев… — Он расслабил кулак и, скрипнув зубами, снова сжал. — Остались там.
— Только подушечки?
— Займись лучше Дарьей, — попросил он.
Я оглянулся на Дашку. Она была бледна, но дышала ровно.
— Дашь ей понюхать спирту, — сказал я, — и пусть она займется тобой. Но мне нужна помощь, так
