твоя задачка, но мне она не по зубам: не мой профиль. И единственное, чем я могу тебе помочь — это тянуть с отречением. Вот я и тяну.
— И на том спасибо, — сказал я, тоже глядя ему в глаза.
Или он действительно страшный человек, — подумал я, — или на все сто была права боярская Дума, когда назначала ему регента «по формальной преклонности лет». Очень и очень похоже на старческий маразм преклоннолетнего математика: ну все ему без разницы, кроме квазиразомкнутых эллипсоидов.
— Ты не огорчайся, — сказал Мефодий (он понял мой взгляд как-то по-своему). — Кем был твой отец? — спросил он вдруг.
— Почему «был»?.. — Я отвел глаза. — Ему всего шестьдесят пять. Когда я улетал, он все еще работал.
— Извини. А кем?
— Вычислителем синоптической службы. Тобольский купол.
— А дед?
— По отцу?
— Пусть по отцу.
— Он всю жизнь провел на Балхаше, в ихтиологическом заповеднике. Начинал бухгалтером, кончил координатором математического обеспечения банка наследственности.
— А прадед?
— Точно не знаю, но что-то, связанное с газоколлоидными схемами: семнадцатое, мертворожденное поколение компьютеров. Прадед был неудачником.
— Как сказать… — возразил Мефодий. — Ну, про Еремея, моего сводного брата, я сам знаю. Он поступил в Новониколаевский физматлицей за полгода до старта Восьмой Звездной.
Мефодий выжидательно замолчал.
— Ну и что? — спросил я наконец.
— Ну и все, — ответил он. — У нас с тобой неплохая наследственность. И в этом, — он похлопал по своим захлопанным дугам и стрелкам, — ты вполне способен разобраться. Было бы желание — а возможность тебе подарила Природа. Почему ты ее не используешь — возможность, я имею в виду?
«Потому что желание мое осталось там, в Чукотском санатории, о мой гениальный предок! — подумал я. — И не исключено, что вместе с возможностью…» — Но вслух не сказал: три месяца в трущобах Ханьяна и год на крайнем западе долины Маринер стоили, наверное, моих трех лет на Ваче. А вот поди ж ты.
— А словами ты рассказать можешь? — спросил я. — Без формул? Все равно ведь уже ни черта не видно.
Я лукавил: до заката было еще часа полтора.
— Попробую, — сказал Мефодий, помолчав.
26
Металлокварц, образующий раковины поющих устриц, представляет собой монокристаллическую двуокись кремния с атомарными включениями кальция, меди, железа и молибдена. Иногда — очень редко — свинца и золота. Но такие, «золотоносные» устрицы, как правило, безголосы: они поют в ультразвуке.
Раковина, спевшая свою последнюю песню, распадается на мириады кристаллических чешуек, каждая из которых окаймлена цепочкой атомов металла. В целой раковине эти цепочки не замкнуты, а монокристалл фактически бездефектен. Геометрия цепочек существует вне геометрии кристаллической решетки, хотя и накладывается на нее. Они как будто занимают разные пространства… Очень грубая аналогия: вышивка крестиком на разграфленной в клеточку ткани. Или, скажем, чертеж на миллиметровке. Находясь в одной плоскости, клеточки и рисунок не нарушают друг друга. Они существуют раздельно.
Между тем, рисунок — если это искусная вышивка или умелый чертеж трехмерен. То есть, очень убедительно изображает нечто трехмерное. Пейзаж. Деталь. Витязя на распутье. Червячную передачу.
Атомарные нити металла, кем-то умело наложенные на кристаллическую решетку раковины, «изображают» нечто, возможное лишь в геометрии истинного пространства. То есть, такого, в котором не три измерения, а чуть-чуть больше: приблизительно три целых и четырнадцать сотых.
Истинное пространство — пи-мерно.
Но таким оно становится только ВНЕ гравитационного поля. ТАМ, очень далеко от Солнца, где почти неощутимо тяготение этой большой звездной массы, длина окружности равна шести радиусам. А площадь круга — площади трех квадратов, построенных на радиусах. Потому что длина — ТАМ — немножко больше, чем длина, а площадь — немножко больше чем площадь. Потому что окружность и сфера, оставаясь геометрическим местом точек, равноудаленных от центра, не вполне замкнуты — ТАМ, в нецелочисленномерном пространстве «вселенских пределов».
Нет никакого Предела. Есть берег неизвестного материка. Западный путь в Индию мы рано или поздно проложим. Сначала в обход, южнее мыса Горн, сквозь опасные рифы. Потом — Панамский канал и межконтинентальные авиалинии… Но прежде всего, наверное, придется осваивать материк.
Когда дядя Бен наткнулся на свою первую устрицу, ему показалось, будто он видит парус «Юкона» в момент разворота. А это был один из завитков… У Мефодия не могло быть подобных ассоциаций. Сначала он был заворожен песнями и стал их записывать, коллекционировать. Так появилась его фонотека. Потом его заинтересовало поведение карбидных клопов.
Они ведь кусаются, только попадая в безвыходное положение, и если рядом нет устрицы. Если есть, они прячутся в ней и пропадают бесследно. К тому же, было совершенно непонятно, что держит их на Пустоши и чем они там питаются. Не карбидом же! У них обычный белковый метаболизм, и они не способны синтезировать белок ни из карбида кальция, ни тем более из двуокиси кремния, что бы там ни утверждали умники с биофака.
Это самые обыкновенные, когда-то земные, а на Марсе мутировавшие клопы, в своей экспансии обогнавшие человечество. Как Ахилл черепаху. Но они кусаются, лишь защищаясь. Человеческую кровь они не пьют, как пили их предки. Они нашли что-то похожее, но более вкусное. Где? Пустошь — пуста.
Карбидных клопов ничто не держит на Пустоши — как ничто не держит людей в космопортах. Но почему-то в любом космопорту всегда очень много людей, а на Пустошь лучше не соваться без прививки.
Клоп достаточно мал, чтобы проникнуть в устрицу, разбудив один-единственный завиток. Применяя метод «меченого клопа», Мефодий обнаружил, что пропавшее насекомое выползает из другой устрицы — из завитка, звучащего точно так же.
Тогда он стал подбирать пары одинаково звучащих устриц. Половину оставлял себе, другую отправлял Люське. В запаснике музея Последней Звездной появились карбидные клопы… Люська был очень недоволен. А Мефодий понял, что в одиночку он вряд ли справится с этой загадкой, и пришел к дяде Бену. Со своими прозрениями, подозрительно похожими на бред.
Феноменологическая теория Смоллета-Щагина более чем подтвердилась. Действительность всегда объемнее, многомернее всяких теорий, и она опять оказалась такой. Природа никогда не отвечала однозначно на вопросы человека: из каждого ее ответа вырастали новые вопросы.
Вот и теперь, после эксперимента в светлице, можно строить предположения о том, где находят себе пропитание «карбидные» клопы. Видимо, там же, где остались Савкина рука и подушечки пальцев Мефодия. Да — мы одной крови с этими желтоглазыми тварями! И когда-нибудь мы встретимся с ними не столь трагически. Правда, нас уже опередили клопы…
А с устрицами пора кончать. Пора самим сооружать что-то более прочное и объемное. Природа может предложить нам запутанную карстовую пещеру, узкую тропу на перевале, извилистый пролив с опасными рифами. Туннели, магистрали и каналы человек сооружает сам.
