Креплёная проза, или коллекция нефункциональных мужчин
Евангелина присела на ободранный, коричневым крытый стул у зеленой стенки и осмотрелась. Напротив обозначилось энное количество самочек с потухшим взором и преимущественно с пакетами, по которым так легко отличить русских за границей.
— Кто последний в девятнадцатый?
— А вы к врачу или на лечение?
— К врачу.
— Тогда за мной; здесь к медсестре — вторая очередь.
— А прием со скольких?
Евангелина зевнула и открыла Пелевина, где прямо перед содержанием курсивилось: «Охраняется законом РФ «Об авторском праве». Воспроизведение всей книги или любой ее части запрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке».
Евангелина опять зевнула и оголила наугад «Желтую стрелу», где было что-то о людях, едущих спиной вперед. Евангелина усмехнулась: последнее время у нее появилась слишком заметная привычка делать это — как, например, вчера, когда, прогуливаясь по вечернему городу, она спросила одного типа нечто по типу Истины и он ответил, будто никогда над этим не задумывался. В тот момент Евангелина вот так же тихонечко усмехнулась и подняла глаза к небу, абсолютно так же, как сейчас, — к потолку кожвен- диспансера.
— Что ж вы зеваете, ваша очередь! — подтолкнула Евангелину сидящая рядом брюнетка.
— Раздевайтесь, — донесся усталый голос из-за ширмы, когда Евангелина вошла в кабинет.
— Прямо здесь?
Из-за ширмы высунулось лицо в очках с нависшими над ними кудряшками, а все остальное упрятывалось в будто белый халат.
— Первый раз?
— К вам — да.
— Так-так, — врач закопалась в амбулаторную карту, постукивая карандашиком по ободранной поверхности стола. — Так-так, Пелевина Евангелина Владимировна… Половая жизнь с каких лет? Замужем? Аборты, беременности? Хронические заболевания? Венерические? Непереносимость лекарств? Последний половой контакт когда? Месячные? Что можете сказать о партнере?
…Евангелина на секунду задумалась, а потом изрекла: «Ничего, люблю я его». Врач удивленно- снисходительно посмотрела на нее сквозь очки, исподлобья и с легкой укоризной:
— Все болезни, деточка, от любви. И реакция Вассермана тоже не от злобы «положительной» может быть. Проходи быстро вон туда, а туфли здесь оставь, у стула.
Евангелина зевнула и полезла на кресло, а оказавшись там, тихонько усмехнулась и одновременно ойкнула от вовсе не нежного прикосновения рук в перчатках и холодного расширителя.
— Результат — послезавтра с восьми до часа. Вот квитанция, оплати в кассе.
Евангелина вышла, цокая шпильками по коридору: «женский» кабинет находился за «мужским», поэтому Евангелина проходила мимо грустного строя своей биологической противоположности: та в большинстве своем стояла или сидела, понурив голову; иная же ее часть — крайне малая, новички или старожилы — наигранно хорохорилась. Почти процокав проблемный ряд, Евангелина собралась уже было повернуть к кассе, как вдруг заметила Дон Кихота. Выглядел он как обычно, только слегка побледнел.
— Эй, Кихот! Неужто и вы здесь?
Дрожь пробежала по его лицу, и он, силясь, поднял глаза:
— Милая Евангелина! Какое чародейство устоит перед вами? Но
— Милый Кихот, Львиный Рыцарь Печального Образа, сам Жуан старается стеречься этого гнилого места!
— И то — правда. Только… — он покачал головой, — я потерял целомудрие, давеча, да, вот так бывает. А дабы Дульсинее не причинять беспокойства, решил не тревожить ее…
— Что ты на это скажешь, Санчо? — усмехнулась Евангелина проходящему мимо толстяку.
— Слава богу, до сих пор никто не преставился; хоть мы и нездоровы, да живы! — резонно заметил Санчо, потерев задницу. — Только от пирогенала сидеть больно, искололи всего, эх…
Дон Кихот самозабвенно шепнул в воздух:
— Там, где блистает сеньора донья Дульсинея Тобосская, не должно восхвалять чью бы то ни было красоту.
— Ах-ха-ха, ах-ха-ха! — затрясся жир на животе Санчо. — Донья Дульсинея Тобосская! Да шлюха ваша Дульсинея, сеньор! Шлюха, к тому же заразная. Мы с вами подлетели, как два в одном; что, не отрекаетесь, любя? Эх, сеньор, сейчас опять вольют вон туда серебро, — он показал вполне определенным жестом чуть ниже живота, — и завтра вольют, и послезавтра, а потом — антибиотики, сеньор. Вызнаете, сеньор, сколько сейчас стоят антибиотики?
Пока Санчо говорил, Дон Кихот наблюдал за тем, как повозка его воображения двинулась своею дорогой, а направляясь к семнадцатому кабинету, жалобно посмотрел на Евангелину:
— Уж верно любо глядеть на всех рыцарей, которые военными и прочими тому подобными упражнениями развлекают и потешают Дам своего сердца. У каждого Рыцаря свои обязанности, — вздохнул он и, поддерживая целлофановый пакетик с болтающимися в нем пирогеналом, одноразовым шприцем и перчатками, скрылся за дверью, где лечили от любви.
Санчо подошел к Евангелине и шепнул:
— Боюсь, боюсь за сеньора, переживает больно! Тем более, как добрый христианин, он не станет мстить за обиду… А вы-то?
Евангелина потрепала его по щеке:
— А я — в кассу. Анализы сдавала.
— А, — почесал за ухом Санчо, — анализы у них дорогие! Это разве больница? Это сонмище весельчаков и затейников! Знавал я в молодости одного лекаря — так его посадили в тюрьму за то, что он двоих укокошил.
— Как укокошил? — удивилась Евангелина.
— А так, по незнанию. Вместо пирогенала мышьяк выписал.
— Разве в твою молодость был пирогенал? — усмехнулась Евангелина.
— Конечно нет, сеньора, — опустил голову толстяк. — Не в обиду скажу — уходите, не к лицу вам место это гнилое. Да, кстати, — он заулыбался, — прежде этого нам надлежит, и притом немедленно, упрятать в черный ящик одного доктора…
— Мне некогда, Санчо, выздоравливай… — отмахнулась Евангелина.
Через пять минут, отдав за анализы немалую сумму, Евангелина зашагала в сторону трамвайных путей.
Она набрала нужные цифры на кодовом замке, поднялась на второй этаж и позвонила. Открыли не сразу.
— Где ты была? — деловито осведомилась с порога Евангелина Вторая. — Полдня жду.
— В кожвене.
— Чего?
— В кожвене была, Кихота с Санчо встретила.
— А… — протянула сквозь сигаретный дым Евангелина Вторая. — Понятно.
— Ну что, что тебе может быть понятно? Сидишь тут, философствуешь, а что ты вообще знаешь?! — закричала Евангелина Первая. — Что?
— Дура, — пожала плечами Евангелина Вторая. — Просто дура, — и отвернулась.
