Коллекция нефункциональных мужчин: Предъявы

Анфиса сглотнула то, что осталось от слюны в пересохшей гортани, и кивнула.

— На втором этапе, о котором, кстати, идет речь, — продолжало чадо Евы, — доминирующей является работа по выработке стратегии и тактики! Это очень важно, чувствуете, Анфиса?

Анфиса снова попыталась сглотнуть, но только кивнула.

— Значительное внимание уделяется именно формированию первичных умений по переработке и закреплению! Да как же вы не понимаете таких простых вещей? А что вы можете сказать о коррекции умений и навыков? И вообще — о содержании первого этапа? — деловито осведомилась среднеродность.

…Анфиса себя еще чувствовала, но плохо. С каждым вопросом она тупела все больше и больше, с каждым вопросом все сильнее и сильнее хотелось промочить горло, сбежать куда-нибудь — она уже согласна была даже скатиться с лестницы, ведущей в инститамскую курилку, но это казалось областью фантастики: ради зачета с преподавательской фамилией Точизна она уже согласилась потерять немного нормальной энергии, но — лишь немного (так она, по крайней мере, сама себя успокаивала).

— Не вдаваясь в анализ социокультурных факторов, — как сквозь сон слушала Анфиса, — способствовавших возникновению этой проблемы…

Анфиса мысленно надела на себя стеклянный колпак, как советовали в рекламном журнале «Вампир-донор» для домохозяек, прочитанном в туалете во время экспромтного запора, удивилась и ощутила облегчение.

Точизна, выговорившись и увидев блуждающие глаза Анфисы, изрекла:

— Ну, хорошо, я поставлю вам зачет, если вы ответите вот на что… — она на секунду замялась, но лишь на секунду. — Что вы можете сказать о подскоках?

— О чем-о чем? — переспросила Анфиса.

— О подскоках, милочка, о подскоках, — улыбнулась Точизна, и Анфиса поняла, что зачета ей не видать, как ни Парижа, ни Берлина в околодоступном радиусе, и вышла в коридор.

В коридоре стало лучше; недолго думая, Анфиса глотнула воздуха и направилась к буфету. За последним столиком у окна в гордом одиночестве пила чай Лисицына.

— Хочешь вина? — гостеприимно спросила она Анфису.

Анфиса взглянула на стол; на нем не было ничего кроме чая.

— Я не вижу вина, — заметила она.

— Да его и нет, — сказала Лисицына.

— Ты опять перечитываешь Кэрролла? — спросила Анфиса.

— Я устраиваю безумное чаепитие, — отозвалась Лисицына. — А сурок опять заснул!

— Мы даром теряем время, — сказала Анфиса, обводя взглядом инститам. — Пора кому-то отрубить голову.

— Кстати, в детстве это был мой любимый мультик, — Лисицына отхлебнула чаю.

— Без вопросов, — отозвалась Анфиса и подумала: «Как странно! Что это за дверь? Посмотрю, что такое за нею».

…Отворив дверь, она очутилась в малознакомой комнате с крутящимся в центре небольшим стеклянным столиком.

— Столик, столик, — попросила общения Анфиса. — Не расскажешь ли мне о подскоках?

Столик, не прекращавший своего движения несколько тысячелетий, как не прерывает своего звучания «ОМ», внезапно поскользнулся и выругался.

Тогда Анфиса извинилась и, набравшись смелости, спросила снова:

— Столик, столик, скажи, а есть ли ТАМ что-нибудь? Или все только ТУТ, как в инстике?

Столик закашлялся, но все-таки разрешил Анфисе присесть:

— Можешь отдохнуть, а потом уйти и напиться чаю, — проскрипел он.

— Please, dear table, please, — напрягла остатки английского Анфиса. — Мне нужна помощь!

— Ха, всем нужна помощь, — рассмеялся хрипло столик.

— Но мне нужна, очень срочно нужна! Иначе я умру, — Анфиса произнесла это, впрочем, без особого сожаления, но женственно и меланхолично, произведя впечатление.

Столик с минуту-другую думал, а потом спросил:

— Единственное, что я могу для тебя сделать, это научить правильно умирать. Гипотетически, так сказать. А, может, даже концептуально. Если ты правильно будешь умирать, то потом — ТАМ — уже не будет, как ТУТ. Хочешь? Будешь везде круто себя позиционировать.

— Конечно, хочу, — Анфиса ведь только и мечтала о том, чтобы различать инстиТУТ и инсти-ТАМ. — Это очень дорого стоит?

— Да нет, всего лишь один выход из некрополя.

— Из некрополя? — испугалась Анфиса.

— Да, а чего хотела-то? Между прочим, ты сейчас находишься в самом настоящем некрополе. Ты ведь еле дышишь! Я вообще не представляю, как у тебя еще хватило энергии здесь оказаться, ее почти всю выкачали, — заявил столик.

— Кто выкачал? — не поняла Анфиса.

— Кто-кто, сама знаешь, кто. Еще пара-тройка таких выходов, и твой выдох на зеркальце станет не заметен, — безоговорочно подытожил столик.

Анфиса посмотрела в пол, но увидела только то, что увидела: обшарпанный линолеум и собственные незагорелые ноги в старых кожаных босоножках, состоящих из одних тонких плетеных ремешочков…

Анфиса подняла глаза и сказала столику, что, вообще-то, не очень дура, хотя, конечно, местами и очень, но про мир идей, вещей и теней слышала, по «И-цзин» гадала, монетки подбрасывая, «Жизнь после жизни» прочитала лет в тринадцать и даже отрывки из «Египетской книги мертвых» в «Науке и религии» — тоже, а еще будто бы придерживается закона сохранения энергии, хотя и весьма относительно.

Столик захохотал и раскрутился от этого:

— Давно я не слышал такого бреда от женщины! Ладно, а как насчет «Тибетской»?

Анфиса вопросительно посмотрела на него.

— Ну, «Тибетскую книгу» слабо порепетировать?

— Что порепетировать?

— Что-что — посмертный опыт и порепетировать.

— А я… — начала было Анфиса, но столик ее перебил:

— Да вернешься ты в это все, — сказал он, презрительно обводя глазами окружающую живую и не очень живую природу инститама. — Зато поймешь, что никогда не нужно идти на тусклые цвета. И что идти вообще никуда не нужно.

— Чего?

— Надоела ты мне. Решайся, или я закручиваюсь сам по себе, — сказал столик, набирая обороты.

— Погоди, ну, погоди ты, — подбежала к нему Анфиса. — А я пойму, почему мы… тогда… ну… расстались?! — спросила она, как героиня плохой мелодрамы.

Столик, с сожалением посмотрев на нее, захотел что-то ответить, но, будто щадя, достаточно нейтрально и отстраненно произнес:

— И это поймешь.

«…Бардо… — промежуточное состояние между смертью и новым рождением продолжительностью в 49 дней. Высшая степень понимания и просветления, а значит — максимальная возможность освобождения — достигается человеком в момент смерти… Представление о том, что все происходит «для меня», более непосредственно… нежели мысль о том, что все происходит «из меня». Действительно, животная природа человека не позволяет ему видеть в себе творца своих обстоятельств. Однако в посвящении живущего загробный мир — это не мир после смерти, а переворот в его взглядах и стремлениях, психологический загробный мир, или, прибегая к христианским понятиям, искупление мирских соблазнов и греха.

…Цель процесса посвящения — вернуть душе божественную сущность, утраченную с физическим рождением…

…Истинное просветление умерший испытывает не в конце Бардо, а в его начале, в момент смерти,