на то, которое продавалось неподалеку на Старом Арбате. Но колесо у Вайрочаны было с восемью спицами, а не так себе, поэтому Анфиса поняла: настоящий, да еще с голубым сиянием чьей-то мудрости. Мудрость так сияла, так сияла, что Анфиса чуть не ослепла, но вовремя отвела глаза, которые сразу же уперлись в тусклый белый цвет мира дэвов.
Анфиса вспомнила, как столик советовал сторониться всего тусклого, и посторонилась: мир дэвов прошел стороной, а Анфиса спустилась в подземный переход. В подземном ей преградил дорогу бхагаван Ратна-Самбава, держащий в руке драгоценный камень желтого цвета. Этот бхагаван сидел на лошади, слева и справа работала телохранителями пара бодисатв с женами, несущими непопсовые гирлянды и «родные» благовония, а не те дешевки, что продаются в переходе. Все пятеро так светили в глаза желтым, что Анфисе стало нехорошо: «Может, у них у всех гепатит?» — подумала она, но успела остановить поток сознания. Анфиса посмотрела на проходивших мимо людей: те тоже казались желтыми, но
Подойдя к концу перехода, Анфиса заметила еще одного бхагавана — Амитабу. Он был весь красный, как сваренный живьем (по соображениям гуманности, рак), а в руке держал лотос, к тому же сидел на троне павлина. С ним рядом были бодисатвы Авалокитешвара, постоянно опускающий глаза вниз, и Маньчжушри с женами. Одна из них, Гирдхима, понравилась Анфисе, и они даже разговорились:
— На самом деле меня зовут Гита, — сказала Гирдхима. — Я пишу музыку и стихи, — и покрутила в руках лиру.
Анфиса чуть было не попросила послушать диск, но посчитала это бестактным и не стала, тем более красный цвет Гиты и всей красной свиты ослепил ее; заметив же тусклое, грязновато-розовое свечение где-то справа, Анфиса развернулась и гордо вышла из перехода на дорогу.
…Улица оказалась зеленой. На зеленой улице появился очередной бхагаван — Амога-Сидхи. Он сидел на антикварном троне типа трона Шан-Шан, на котором любили посидеть в Греции гарпии с головогрудью женщины и птичьим тазом. Амога-Сидхи держал в руках что-то непонятное с четырьмя зубцами, а за этими зубцами методично проглядывались трое бодисатв с женами, изображавшими мудрость. Зеленый цвет ослеплял;
Анфиса опустила глаза и, будучи подкованной, сразу отвернулась от тусклого зеленого и пошла по направлению к ресторану «Прага», где никогда не была.
А в «Праге» в это время тусовались сорок два божества, которые предлагали познать Анфисе Очень Внутренний Голос.
— Что значит познать сорок два божества? — спросила Анфиса, и ей не очень захотелось идти в ресторан, где все пили и закусывали в невероятных количествах. Но Голос был, и Анфиса решила не трусить.
«Все равно они мне уже ничего не смогут сделать, раз я ни жива, ни мертва», — резонно заметила она, а хлопнув три раза в ладоши, чудесным образом поменяла одежду и с удовольствием посмотрелась в витрину: роскошный финикийский костюм из пурпурной ткани с красновато-фиолетовым оттенком шел Анфисе гораздо больше инкубаторского облегающего сарафана, в которых ходило пол-Москвы. На голове у Анфисы появился чепец, вокруг которого шла лента, спадающая на затылок обоими концами. Плечевой воротник был совершенно прозрачен, и Анфиса вспомнила о том, что давно забыла о своих хрупких плечах… Миновав швейцара, она поднялась в зал, где для нее уже был заказан столик.
— Кофе со льдом, — попросила она официанта и принялась рассматривать присутствующих. Оказалось, что за соседним столиком сидит жена бодисатвы Маньчжушри. Гита скучающе перебирала струны лиры. Анфиса подошла к ней; на ее столике лежала маленькая книжечка Псапфы.
— Нравится? — спросила Гита Анфису.
— Да, ее слова такие же нежные, как лепестки хризантемы. Помнишь?
Я не знаю, как быть:
У меня два решения.
— Помнишь, — улыбнулась Гита и прочитала:
Лира, Лира священная!
Ты подай мне свой Голос!
При слове «голос» на Анфису как будто повеяло холодом, но, помня, что это всего лишь проекция ее мыслей, она перестала проецировать, и холод исчез.
— Расскажи, как вы живете. Или не живете… Просто не знаю, как это назвать, — замялась Анфиса. — Да и на свой счет уже давно непонятно: то ли живу, то ли умираю.
— Ты существуешь, — серьезно сказала Гита, пристально глядя в глаза Анфисе. — Решай сама, как быть тебе дальше. А мы… — она обвела рукой зал, полный божеств в экзотических костюмах, что напоминало выставку одежды земного шара, — мы тоже сами. Ты туда не лезь. Давай кофе пить.
— Давай, — согласилась Анфиса. Ей понравилась Гита — может, именно тем, что у нее была лира, или тем, что она могла наизусть прочитать что-нибудь из Псапфы, кто знает. — А как там Эвтерпа поживает?
— Да сочиняет все, мечтательница, — вздохнула Гита. — Диск выпустила, сейчас вот хочет с Терпсихорой клип снять, а Мельпомена говорит, что это трагедия — клип. Что раньше без клипов обходились.
— Теперь интеграция, — сказала Анфиса, поправляя чепец. — Послушай, все-таки у меня ощущение, будто я сплю. Ну не может, чтобы это все на самом деле… — Анфиса посмотрела вокруг.
— Не бери в голову, — сказала Гита. — И рот на всякий случай тоже не разевай, а то Аполлон на подхвате, а неизвестно, здоров он или болен.
— А что, у вас тоже болеют? — поинтересовалась Анфиса.
— Где это «у вас»? — возмутилась Гита. — А ты, по-твоему, где сейчас?
— В полной жопе я сейчас, — выдавила Анфиса.
— Нет, ты сейчас в Москве, в дорогущем ресторане «Прага», ты молода и небезынтересна, — сосредоточила ее Гита. — Поэтому с Аполлоном никакого орального, поняла?
Анфиса передернула плечами:
— Да я не то, что с Аполлоном, я вообще не хочу…
— И правильно. А вот когда твой нищий принц тебя поцелует и ото сна летаргически-затянувшегося избавит, тогда — пожалуйста.
— А он обязательно будет нищим? — обреченно вздохнула Анфиса.
— Все принцы — нищие на самом деле, — успокоила ее Гита и добавила приглушенно: — Зато
Анфиса от этих слов зажмурилась и даже представила, как и кто ее поцелует, но это «как» и «кто» никак не вязалось с образом прекрасного нищего принца, готового пожертвовать «честью мундира» ради ее, Анфисы Прекрасной, спасения, и она заказала штоф по случаю.
— Никогда не пила эту вашу водку, — поморщилась Гита. — Ну ладно, наливай уж, раз такое дело — принца все-таки обмываем. А ты почаще думай о мечте, как о реальности. Тогда все само собой и случится, — выдохнула Гита и залпом опрокинула стопку.
— Ну как?
— Как-как. Как будто в трехмерность возвращаешься, вот как, — засмеялась Гита и пошла искать мужа.
…Анфиса осталась вдвоем со штофом и обвела глазами зал: у каждого божества было свое украшение, цвет, собственный столик с троном и символом власти на спинке. Группы божеств образовывали подгруппы из пяти пар, и каждая подгруппа окружалась пятикратным радужным ореолом.
Ореолы голубого цвета были мудры и не напрягали подобно тому, как не напрягает бирюзовая чаша, отгороженная в музее — ниткой — от посетителей. У ореолов голубого цвета не было ни центра, ни границ.
Белый ореол мудрости казался Зеркалом: именно с таким ореолом бежала когда-то мимо Анфисы Белка.
Желтый ореол Равенства был подобен золотой музейной чаше, а красный, сияющий из сердца Амитабы, — коралловой музейной чаше, тоже опрокинутой.
