Курит буквально одну сигарету за другой, на меня недобро смотрит. Вот мы с Анжелкой тоже много курим, но по сравнению с Витькой это чепуха просто. Витька курит, как зверь. Хотя звери не курят. Это так, для образа.
Он спрашивает:
— Ты можешь абстрагироваться и послушать? Тут одна тонкость есть. Радиус Шварцшильда помнишь?
Я:
— Что-то призабыла. Все из головы что-то прямо вон. Помнила раньше, а теперь вот затрудняюсь как-то.
Что с ним вообще объясняться?
Он не отстает:
— Это радиус сферы, на которой сила тяготения, создаваемая расположенной внутри этой сферы массой, стремится к бесконечности. Если тело сожмется до размеров его радиуса Шварцшильда, то излучение или частицы этого тела не смогут преодолеть поле тяготения и выйти к удаленному наблюдателю. Это черная дыра.
Я:
— К такому удаленному наблюдателю, как я, они точно не выйдут.
Он юмора в своем теперешнем состоянии вообще, похоже, не воспринимает. Спрашивает:
— Почему?
Я ему:
— Неужели ты сам сообразить не можешь? Как они к удаленному наблюдателю пойдут?
Кто его знает, наблюдателя этого, что там может быть? Даже представить себе трудно.
Он, на полном серьезе:
— Да, представить себе это трудно, но у меня уже кое-что вырисовывается. Если взять ядра галактик с массой от десяти в шестой степени до десяти в десятой массы солнца, то возможная частота события — до пятидесяти в год.
Я:
— Ну, это ты что-то махнул — до пятидесяти!
Он:
— Это если как дыры это рассматривать, а это совсем по-другому.
Я:
— Слава богу, что ты это и в другом свете видишь, а то до пятидесяти в год я не готова пока как-то. Я сегодня у тети Дези была, заказ ей приносила. Кстати, она тебе про Пера Гюнта рассказывала?
Витька совершенно не ожидал моего вопроса — типа не по делу. Спрашивает:
— Про какого Пера Гюнта? Кто рассказывал?
— Дези.
— Она мне в последнее время ничего не рассказывала, а что?
— Да так, там, в пьесе, есть один персонаж, который для меня пока загадка.
— Какой еще персонаж?
— Пуговичник.
Витька на меня уставился, и взгляд… такой…
— Так я тебе об этом уже полчаса талдычу.
Я ему:
— Ты — мне? Про Пера Гюнта?
— Про какого, блин, Пера Гюнта?
— Ну, в смысле — про Пуговичника?
— Я сам скоро буду великий пуговичник!
— Брось, страшно мне, что ты такое говоришь?
— То и говорю… надо просто еще выкладки кое-какие сделать.
— Какие еще выкладки?
— Просчитать до конца кое-что, и все такое.
— Ты поаккуратнее с этим, Витя!
— Да чего там аккуратничать?
— Ну, а как распределять людей-то?
— Они сами распределятся как по маслу… если все правильно будет…
— А как ты правильность будешь определять?
— Рассчитывать буду.
— А если ошибка где-нибудь закрадется?
— Пересчитаю.
— Ладно, тогда ты уж, когда все рассчитывать будешь, про меня не забудь: столько лет, можно сказать, дружим.
— Да ладно, всем хватит.
— Я не о том.
— А о чем?
— Не хотелось бы мне оказаться в переплавке, сам понимаешь. В ад, конечно, не попаду, есть люди и подостойнее, в рай не дотягиваю, а вот серединки как раз и боюсь.
— В ад, в рай, все-то ты знаешь… сейчас не об этом надо думать, дело надо делать.
— Так я и делаю… по мере моих слабых женских сил.
— Правильно, я вот тут плотности еще хочу просмотреть.
— Смотри, Витя, на плотности и не ошибись, надо сначала семь раз отмерить, а потом уже…
Глава 5 Те же и Мартын с балалайкой (уже где-то было, ну да ладно…)
Раздался резкий звонок в дверь. Я обрадовалась и поуспокоилась: наконец-то Анжелка! Как мы хорошо сейчас устроимся, Витька к себе отвалит, мы стол тряпочкой освежим, чашки сполоснем, нормального кофе сварим, покурим, все обсудим на покое… Обдумывая на ходу все это, я радостно вспорхнула дверь открывать, расхозяйничалась типа. Потом, Витьке ведь все равно, ему даже лучше: будь его воля, он бы и дверь не открывал, и к телефону бы не подходил, и прекрасно себя при этом чувствовал бы…
У меня едва челюсть не отвалилась, когда, открыв дверь, вместо Анжелки я увидела Дани— ила Полюшко. У меня язык буквально завернулся внутрь рта. Я смогла только «мым-м» произнести. Явление Христа медведю какое-то. Прямо как у Михаила Юрьевича: «Сквозь дым летучий французы ринулись, как тучи…»
Даниил Полюшко — не француз, он — питерский поэт, их дальний родственник по матери. Приезжает к ним, как бог на душу положит: может то по два раза в месяц, а может и по полгода носа не казать. Причудливый такой человек, очень специфический, на любителя. Лучший Витькин друг считается (если у таких людей в принципе возможны простые человеческие отношения).
Они оба немного типа с Марса или с другой какой планеты — мало у них простого. Я думаю, это как раз для гениев характерно. Отсутствие человеческого. Вот он, стоит на пороге — во всем черном, в черном пиджаке, черной застиранной майке, черных брюках не от пиджака, черных носках и в черных резиновых сланцах, с клетчатым чемоданчиком и цветастой авоськой (наверное, для акцента).
Он даже не удивился, увидев меня вместо хозяев. Просто закатил глаза и пафосно произнес:
