– Я могла бы действовать согласно диктату вашего третьего варианта – по крайней мере, временно, до тех пор, пока продолжает существовать такое… такое положение вещей… если бы не одно «но»: между тем, что произошло с вами, и тем, что случилось со мной, существует коренное отличие. Такое существенное, такое большое, что вы его не видите.
– Ну так покажите его мне.
– В вашем сознании нет разрывов. В моем – есть, и очень большой.
– Не понимаю.
– Я хочу сказать, что вы можете отчитаться за каждый прожитый миг, – сказала Одетта. – Ваш рассказ последовательно переходит от момента к моменту: самолет, внезапное вторжение этого… этого… его…
Она с явной неприязнью мотнула головой в сторону холмов.
– Припрятыванье наркотика, полицейские, взявшие вас под стражу, все прочее. История фантастичная, но в ней нет недостающих звеньев. Что касается меня, я вернулась из Оксфорда. Эндрю, мой шофер, встретил меня и отвез домой. Я приняла ванну и хотела выспаться: начиналась страшная мигрень, а единственное средство от действительно сильных мигреней – это сон. Но до полуночи оставалось совсем немного, и я подумала, что сначала посмотрю новости. Некоторых из нас отпустили, но, когда мы уезжали, большинство оставалось в кутузке. Мне хотелось выяснить, не пересмотрены ли их дела. Я вытерлась, надела халат и пошла в гостиную. Включила телевизор, программу новостей. Диктор принялся рассказывать о речи, которую только что произнес Хрущев по поводу американских советников во Вьетнаме. Он сказал: «Мы получили кинорепортаж из…» и исчез, и оказалось, что я качу по этому берегу. Вы говорите, будто видели меня сквозь этакую волшебную дверь, которая сейчас исчезла, – видели в Мэйси, где я воровала грошовые побрякушки. Уже достаточно абсурдно, но, даже будь это так, я сумела бы найти для кражи что-нибудь получше фальшивых драгоценностей. Я не ношу бижутерию.
– Лучше посмотрите еще разок на свои руки, Одетта, – спокойно сказал Эдди.
Она очень долго переводила взгляд с украшавшего ее левый мизинец «бриллианта» (слишком большого и вульгарного для того, чтобы быть настоящим) на крупный (слишком крупный и вульгарный для того, чтобы быть не настоящим) опал, красовавшийся на среднем пальце правой руки.
– Все это мне мерещится, – твердо повторила она.
– У вас что, пластинку заело? – В голосе Эдди впервые прозвучала неподдельная злость. – Каждый раз, как кто-то проткнет в вашей аккуратной историйке дырку, вы просто возвращаетесь к своему говенному «все это мне мерещится». Нужно поумнеть, 'Детта.
– Не называйте меня так! Терпеть этого не могу! – выкрикнула она так визгливо, что Эдди отшатнулся.
– Простите. Боже правый, я не знал!
– Я переместилась из ночи в день, из гостиной – на безлюдное взморье, я не в неглиже, я одета. И настоящая причина этого в том, что какой-то толстопузый, безмозглый полисмен-южанин ударил меня дубинкой по голове, вот и все!
– Но ваши воспоминания не обрываются на Оксфорде, – негромко заметил Эдди.
– Ч-что? – Неуверенность вернулась. Или, быть может, Одетта все понимала, но не желала понимать. Как с кольцами.
– Если вас огрели по голове в Оксфорде, почему ваши воспоминания на этом не обрываются?
– Логики в таких вещах обычно бывает немного. – Она снова потирала виски. – А теперь, Эдди, если вы не возражаете, я охотно закончила бы разговор. У меня опять начинается мигрень. И довольно сильная.
– По-моему, есть здесь логика или нет, все зависит от того, чему вы хотите верить. Я видел вас в Мэйси, Одетта. Я видел, что вы крали. Вы говорите, что не делаете таких вещей – но ведь вы сказали и другое: «я не ношу бижутерию». Сказали, хотя за время нашего разговора несколько раз посмотрели себе на руки. Кольца были там – но вы словно бы не могли их видеть, пока я не обратил на них ваше внимание, не заставил увидеть.
– Я не хочу говорить об этом! – крикнула она. – У меня болит голова!
– Ладно. Но вы знаете, где упустили последовательность событий, и было это не в Оксфорде.
– Оставьте меня, – без выражения сказала Одетта.
Эдди увидел стрелка, который тяжело тащился обратно с двумя полными бурдюками – один был обвязан вокруг талии, другой взвален на плечи. Вид у Роланда был очень усталый.
– Хотел бы я вам помочь, – проговорил Эдди, – но для этого, наверное, я должен быть настоящим.
Он постоял возле нее, но Одетта сидела, опустив голову, и безостановочно массировала виски кончиками пальцев.
Эдди пошел навстречу Роланду.
– Сядь, – Эдди забрал бурдюки. – Видуха у тебя – краше в гроб кладут.
– Так и есть. Я опять занемог.
Эдди посмотрел на пылающие щеки стрелка, на его потрескавшиеся губы, и кивнул.
– Я надеялся, что обойдется, но я не так уж удивлен, старик. Вдарить по микробам ты вдарил, но на цикл не хватило. У Балазара было слишком мало кефлекса.
– Я тебя не понимаю.
– Если не принимать пенициллиновый препарат достаточно долго, инфекция не дохнет. Ты просто загоняешь ее в подполье. Проходит несколько дней, и она возвращается. Нам понадобится еще кефлекс; впрочем, здесь по крайней мере есть дверь, через которую можно за ним сходить. В нужный момент от тебя потребуется только одно: не психовать. – Но при этом Эдди печально размышлял о том, что у Одетты нет ног, а переходы, которые приходится совершать в поисках воды, становятся все более долгими. Интересно, задумался он, мог ли Роланд выбрать более неподходящий момент, чтобы заболеть снова? Такую возможность Эдди допускал; он просто не понимал, как.
– Мне нужно рассказать тебе кое-что про Одетту.
– Ее зовут Одеттой?
– Угу.
– Чудесное имя, – сказал стрелок.
– Ага. Я тоже так подумал. А вот то, как она воспринимает это место, не так уж чудесно. Ей кажется, будто она не здесь.
– Знаю. И я ей не слишком нравлюсь, верно?
«Нет, – подумал Эдди, – но это не мешает ей считать тебя паскудной галлюцинацией». – Вслух он этого не сказал, только кивнул.
– Причины тут почти одни и те же, – продолжал стрелок. – Видишь ли, это не та женщина, которую я перенес сюда. Вовсе не та.
Эдди уставился на него и вдруг кивнул, объятый сильным волнением. Смазанный промельк в зеркале… то оскаленное лицо… Роланд прав. Господи Иисусе, конечно, он прав! Это была вовсе не Одетта!
Потом Эдди вспомнил руки, небрежно трогавшие шрамы, а до этого так же небрежно взявшиеся набивать большую дамскую сумочку блестящим хламом… почти как если бы женщине хотелось попасться.
Руки в кольцах.
В этих самых кольцах.
«Но это необязательно означает, что и руки были эти самые», – подумал он в исступлении, однако эта мысль задержалась всего на миг. Во время спора с Одеттой Эдди успел внимательно рассмотреть ее руки. Это были те самые руки – нежные, с длинными пальцами.
– Нет, – продолжал стрелок. – Не та. – Голубые глаза внимательно изучали Эдди.
– Ее руки…
– Послушай, – сказал стрелок, – послушай внимательно. Быть может, от этого зависят наши жизни – моя, поскольку мной вновь овладевает недуг, и твоя, поскольку ты влюбился в эту женщину.
Эдди ничего не сказал.
– Она – это две женщины в одном теле. Она была одной из них, когда я вошел в нее, и другой, когда я вернулся сюда.
Теперь Эдди ничего не мог сказать.
