Лондоне вместо себя. Это было вполне разумно, но теперь Мэтьюз и Мак-Эндрюс не разговаривали. Дирк предусмотрительно держался подальше от обоих, тем более что и тот и другой были почему-то слегка расстроены тем, что он переметнулся к ученым.
Дирк редко видел и Макстона, и Коллинза, так как в техническом отделе царил организованный хаос, поскольку решили, что в Австралии понадобятся абсолютно все члены общества. Сэр Роберт был совершенно счастлив, и однажды утром Дирк очень удивился, когда ему сообщили, что генеральный директор вызывает его к себе. Это была его первая встреча с сэром Робертом после знакомства в день прибытия.
Дирк вошел в кабинет, немного робея, поскольку помнил различные байки об эксцентричном характере сэра Роберта. Генеральный директор заметил и правильно понял его нерешительность. Когда он пожимал руку Дирка, его глаза весело сверкали. Он предложил гостю сесть и без долгих предисловий перешел к делу.
— Профессор Макстон рассказал мне о вашей работе, — сказал он. — Небось мы все у вас уже хлопаем крылышками в банке с формалином, а вам не терпится проколоть нас булавками и начать изучать?
— Надеюсь, сэр Роберт, — ответил Дирк, — что окончательный результат не будет таким уж статичным. Я здесь, главным образом, не для того, чтобы регистрировать факты, а для того, чтобы осознать движущие силы и мотивы.
Генеральный директор задумчиво побарабанил кончиками пальцев по крышке стола. Через пару секунд он глубокомысленно вопросил:
— И как вам кажется, какие мотивы руководят нашей работой?
Вопрос был простой и прямой, но почему-то он застал Дирка врасплох.
— Они очень сложны, — осторожно начал он. — Мой предварительный вывод таков, что они делятся на две категории — материальные и духовные.
— Мне довольно трудно представить себе третью категорию, — мягко заметил генеральный директор.
Дирк смущенно улыбнулся.
— Пожалуй, я все несколько упростил, — сказал он. — Я имею в виду вот что: первые люди, всерьез занявшиеся пропагандой идеи межпланетных полетов, были визионерами, мечтателями. То, что они при этом имели техническое образование, значения не имело — они были, по большому счету, художниками, которые использовали науку для того, чтобы создать нечто новое. Если бы в космическом полете не было никакой практической пользы, они бы так же страстно желали, чтобы он состоялся.
Я бы назвал их мотивы духовными. Но, пожалуй, лучше подошло бы слово «интеллектуальные». Более тонко проанализировать их невозможно, потому что эти мотивы возникают на основе главного человеческого импульса — любопытства. Что касается материальной стороны, в данный момент вы имеете представление о грандиозном прогрессе в промышленности и инженерии и о желании компаний связи с их капиталами заменить мириады наземных передатчиков двумя-тремя космическими станциями. Это «уолл- стритовская» сторона картины, которая появилась, конечно, значительно позже.
— И какой же мотив, — поинтересовался сэр Ричард, упорно гнувший свою линию, — на ваш взгляд, преобладает здесь?
Дирк перевел дух и расслабился.
— Прежде чем я попал в Саутбэнк, — сказал он, — я думал о Межпланетном обществе — когда вообще размышлял о нем — как о группе техников, желающих сорвать дивиденды. Вы такими и притворяетесь и тем самым обманываете многих. Такое определение годится для сотрудников среднего звена вашей организации — но оно никак не относится к верхушке. — Дирк оттянул тетиву лука и выпустил стрелу по далекой цели, прячущейся во мраке: — Я считаю, что Межпланетным обществом руководят — и всегда руководили — визионеры, фантазеры, поэты, если хотите, которые к тому же оказались учеными.
Последовала пауза. Затем сэр Роберт проговорил чуть приглушенным голосом, с легкой насмешкой:
— Подобные обвинения мы слышали и раньше. Мы никогда этого не отрицали. Однажды кто-то сказал, что вся человеческая деятельность — это нечто вроде игры. И мы не стыдимся того, что хотим играть в космические кораблики.
— И в процессе вашей игры, — добавил Дирк, — вы измените мир, а возможно — и Вселенную.
Он смотрел на сэра Роберта новыми глазами. Он перестал видеть перед собой бульдожью голову, широченные косматые брови, потому что вдруг вспомнил, как Ньютон описывал свое детство. Будущий великий ученый любил собирать яркие камешки на берегу океана знаний.
Сэр Роберт Дервент, как все великие ученые, был именно таким ребенком. И Дирк поверил, что этот человек готов пересечь космическое пространство хотя бы для того, чтобы посмотреть, как вращается Земля над пиками лунных гор, как день на ней сменяется ночью, чтобы увидеть кольца Сатурна во всей их немыслимой красе и как в небе появляется ближайший спутник этой планеты.
7
Сознание, что он находится в Лондоне последний день, наполнило Дирка чувством вины и сожаления. Сожаления — потому что он практически не успел увидеть город, а вины — потому что понимал, что отчасти сам в этом виноват. Да, верно, он был ужасно занят, но, оглядываясь на минувшие недели, ему трудно было поверить, что он не сумел хотя бы пару раз выбраться в Британский музей и хотя бы разок поглядеть на собор Святого Павла. Он не знал, когда снова сможет побывать в Лондоне, потому что из Австралии ему предстояло вернуться в Америку.
День был ясный, но довольно прохладный, и, как обычно, в любой момент мог начаться дождь. Дома Дирку работать было не над чем, потому что все его бумаги были упакованы и уже летели в Австралию. Он попрощался с теми сотрудниками Межпланетного общества, с которыми ему больше не суждено было увидеться, а с остальными предстояла встреча в лондонском аэропорту утром. Мэтьюз, который, похоже, очень привык к Дирку, прощался с ним чуть ли не со слезами, и даже Сэм и Берт, вечно спорившие с ним, настояли на том, чтобы устроить в кабинете небольшое прощальное празднество. Уходя из Саутбэнка в последний раз, Дирк с болью в сердце понял, что прощается с одним из самых счастливых периодов в своей жизни. Этот период был счастливым, потому что был насыщенным, потому что Дирк работал в полную силу, а главное — потому что он находился среди людей, жизнь которых имела цель, и эту цель они ставили выше самих себя.
Итак, у него впереди был целый день, который он мог посвятить себе, и вот он не знал, чем заняться. Теоретически такая ситуация была невозможна, и тем не менее дело обстояло именно так.
Дирк вышел на тихую площадь и засомневался, правильно ли поступил, не захватив плащ. До посольства, где у него было небольшое дело, можно было пойти по прямой, и тогда путь составил бы всего несколько сот метров. Но сокращать путь не хотелось, и в результате он скоро заблудился в лабиринте лондонских переулков. Только заметив Мемориал Рузвельта, Дирк догадался, где он сейчас находится.
За ланчем со знакомыми сотрудниками посольства в их любимом клубе Дирк засиделся часов до трех, а потом был предоставлен самому себе. Он мог идти куда пожелает, мог посетить места, которые хотел увидеть, чтобы потом не жалеть, что не побывал там. И все же какая-то странная заторможенность сковывала его, и он просто наугад брел куда-то по улицам. Солнце все-таки победило в борьбе с тучами, вечер был теплым и ласковым. Приятно было бродить по переулкам и случайно оказываться рядом с домами, которые были старше Соединенных Штатов, но при этом на них висели вывески вроде: «Гросвенорская радиоэлектронная корпорация» или «Провинциальная авиакомпания».
Ближе к вечеру Дирк оказался в Гайд-парке. Целый час он гулял под деревьями, не теряя из виду дорожки. Мемориал Альберта его просто зачаровал. Он простоял перед ним как вкопанный несколько минут, но потом словно вышел из транса и решил срезать путь, пройдя к Мраморной арке.
Он забыл о том, насколько знаменито это место произносимыми здесь пламенными речами, и ему
