скамейке. Они нагло уставились на Хассела, и старший с ноткой обвинения в голосе осведомился:
— Эй, мистер, вы — Вик Хассел?
Хассел придирчиво посмотрел на мальчишек. Они явно были братьями, и их никак нельзя было назвать милыми и симпатичными. Хассел слегка поежился при мысли о том, какое опасное занятие — быть родителем.
В обычных обстоятельствах Хассел позволил бы себе осторожно признаться — он не забыл, каким любопытным сам был в школьные годы. Пожалуй, он бы позволил себе это даже сейчас, если бы к нему обратились более вежливо, но мальчишки сильно смахивали на сирот из академии юных воришек доктора Фиджина.
Хассел посмотрел на них в упор и сказал самым строгим голосом, каким только мог:
— Сейчас половина четвертого, и мелочи у меня нет.
Услышав эту мастерскую отповедь, младший из мальчишек посмотрел на брата и пылко воскликнул:
— Черт, Джордж, — я же тебе говорил: это не он!
Старший схватил младшего за обшарпанный галстук и продолжал как ни в чем не бывало:
— Ты Виктор Хассел, этот самый… ракетный малый.
— Я похож на мистера Хассела? — возмушлся мистер Хассел.
— Да.
— Странно — никто никогда мне такого не говорил.
Это утверждение было недалеко от истины. Мальчишки с подозрением продолжали смотреть на него. Старший наконец отпустил младшего, и тот смог отдышаться. Джордж решил обратиться за поддержкой к «Стражу Манчестера». Правда, теперь в его голосе прозвучали нотки неуверенности.
— Он нас обманывает, мистер, да?
Над верхним краем газеты появились очки. Старик подслеповато уставился на мальчишек. Затем он перевел взгляд на Хассела, и тому стало не по себе. Последовала долгая, тягостная пауза.
Незнакомец сложил газету и сердито проворчал:
— Тут есть фотография мистера Хассела. Нос совсем другой. А теперь, пожалуйста, уходите.
Газетная баррикада снова была воздвигнута. Стараясь не замечать мальчишек, Хассел устремил взгляд вдаль. Те еще минуту недоверчиво пялились на него. Наконец, к его величайшему облегчению, они удалились, по пути продолжая жарко спорить.
Хассел подумал, не поблагодарить ли неизвестного помощника, когда тот вдруг сложил газету и снял очки.
— А знаете, — сказал он, негромко кашлянув, — сходство просто поразительное.
Хассел пожал плечами. «Признаться, что ли?» — подумал он, но отказался от этой мысли.
— Правду сказать, — проговорил он, — я и раньше попадал из-за этого в нелепое положение.
Незнакомец задумчиво поглядел на него.
— Они ведь завтра улетают в Австралию? — произнес он риторически. — Полагаю, шансы вернуться с Луны — пятьдесят на пятьдесят?
— Я бы сказал: намного выше.
— И все-таки шансы вернуться есть, и я так думаю, что сейчас молодой Хассел гадает, суждено ли ему вновь увидеть Лондон. Интересно было бы узнать, чем он занимается — это бы многое о нем сказало.
— Пожалуй, да, — кивнул Хассел, неловко заерзав на скамейке. Ему очень хотелось уйти, а его собесед ник разговорился.
— Вот тут передовая статья, — сказал он. — Пишут о значении космических полетов, о том, как они скажутся на повседневной жизни. Это, конечно, все очень хорошо, но скажите, пожалуйста, когда мы успокоимся? А?
— Я вас не совсем понимаю, — ответил Хассел не вполне искренне.
— На этой планете всем хватит места. Если управлять толково, то лучшего мира и придумать нельзя, хоть всю Вселенную облети.
— Может быть, — мягко возразил Хассел, — мы сможем по достоинству оценить Землю только тогда, когда облетим всю Вселенную.
— Хм! Ну тогда, значит, мы законченные дураки. Неужели мы так никогда не успокоимся, не начнем жить тихо-мирно?
Хасселу и прежде доводилось слышать подобные аргументы. Он едва заметно улыбнулся.
— Мечта лотофагов, — сказал он, — это приятная фантазия для одного человека, но для всего человечества — гибель.
Однажды эту фразу произнес сэр Роберт Дервент, и она стала одной из любимых цитат Хассела.
— Лотофаги? Кажется… про них написал Теннисон… Но ведь его сегодня никто не читает. «Есть музыка, чей вздох нежнее упадает…» Нет, не это. А, вспомнил: «Что нужды восходить в стремленье бесконечном по восходящей ввысь волне?»[19] Ну так как, молодой человек? Есть ли в этом нужда?
— Для некоторых — есть, — ответил Хассел. — И быть может, когда начнутся космические полеты, все поспешат улететь на далекие планеты, только лотофаги останутся со своими мечтами. Это устроит всех.
— А кроткие наследуют Землю[20], да? — вопросил его собеседник, явно настроившийся на философский лад.
— Можно и так сказать, — улыбнулся Хассел и машинально взглянул на часы. Он твердо решил не вступать в споры, результат которых был предсказуем. — Боже мой, мне пора. Благодарю вас за беседу.
Он встал, решив, что очень умело остался неузнанным. Старик лукаво улыбнулся ему и тихо проговорил:
— До свидания. — А когда Хассел отошел метров на шесть от скамейки, добавил: — Удачи вам, Улисс!
Хассел замер, обернулся, но старик уже шагал в другую сторону. Он проводил взглядом высокую худощавую фигуру незнакомца, покачал головой и прошептал:
— Ну надо же!
А потом пожал плечами и направился к Мраморной арке, решив немного послушать ораторов, которыми так восторгался в юности.
Дирк почти сразу понял, что такой случайности не стоит удивляться. Он вспомнил, что Хассел живет в западном районе Лондона. Разве не естественно, что он тоже решил в последний раз прогуляться по городу? Причем для него слово «последний» имело более глубокий смысл, чем для Дирка.
Они встретились взглядами. Хассел прищурился, смутно узнав Дирка, но Дирк решил, что Хассел вряд ли помнит его имя. Он протолкался через толпу к молодому пилоту и представился. Хассел предпочел бы остаться в одиночестве, но не мог просто отвернуться и уйти, ничего не сказав. А Дирку очень хотелось познакомиться с этим англичанином, и он решил не упускать такую возможность.
— Вы слышали последнего оратора? — спросил Дирк, чтобы завязать разговор.
— Да, — ответил Хассел. — Проходил мимо и услышал этого старикана. Я его и раньше тут встречал. Знаете, он еще один из самых нормальных экземпляров. А вообще туг такого можно наслушаться, правда?
Он рассмеялся и указал на толпу слушателей.
— Точно, — кивнул Дирк. — Но я рад, что увидел Гайд-парк, так сказать, в действии. Очень интересно.
Он украдкой рассматривал Хассела. Его возраст определить было трудновато. От двадцати пяти до тридцати пяти. Стройный, черты лица — четкие, копна каштановых волос. На левой щеке косой шрам — след от аварии, случившейся в одном из полетов. Но если бы Хассел не загорел, шрам не был бы заметен.
— Послушав этого философа, — признался Дирк, — могу сказать, что Вселенная не кажется мне
