Когда с виноватым видом он вошел в кают-компанию, команда горячо спорила о сравнительных достоинствах различных типов космолета. Говорил доктор Скотт (позже Гибсон обнаружил, что так бывало всегда) — по-видимому, человек возбудимый, легко теряющий самообладание. Его главным противником был суховатый, скептический Бред- ли, которому явно нравилось его поддразнивать. Иногда в бой вступал Маккей; маленький математик говорил быстро, четко, чуть педантично, и Гибсон подумал, что его настоящее место не здесь, а в профессорской.
Капитан Норден поддерживал то одну, то другую сторону, не давая никому из спорщиков взять перевес. Юный Спенсер уже работал, а Хилтон сидел тихо и смотрел на остальных с явным интересом. Его лицо было как будто знакомо Гибсону. Где он мог его видеть? Ах, господи, как же он забыл! Ведь это тот самый Хилтон! Гибсон оторвался от еды, повернулся в кресле и уставился на человека, который привел «Арктур» на Марс после величайшего подвига в истории астронавтики. Только шесть человек побывали на Сатурне, и только трое из них живы. Хилтон стоял когда-то на далеких лунах, чьи имена звучат как заклинания: Титан, Энцелад, Тефия, Рея, Диона; он видел блеск колец, слишком симметричных и совершенных, чтобы быть естественными. Он — в прямом смысле этих слов — побывал на краю света и вернулся в уютное тепло внутренних планет. «Да, — подумал Гибсон, — хотел бы я с ним потолковать…»
Спорщики выплыли на свои посты, а Гибсон мысленно еще вращался вокруг Сатурна, когда капитан Норден придвинулся ближе и прервал его мечтания:
— Не знаю ваших планов, но, думаю, вам интересно осмотреть наш космолет. В конце концов, именно с этого начинают в ваших книгах.
Гибсон машинально улыбнулся. Он боялся, что еще не скоро перестанут поминать его прошлое.
— Да-да. Так легче всего объяснить читателю устройство космолета и передать местный колорит. К счастью, теперь уже не требуют описания космолета. А вот в шестидесятых, когда я начал писать про астронавтику, приходилось откладывать завязку на тысячу слов и описывать, как налажена связь в космосе, как работает атомный двигатель и так далее.
— Значит, — с обезоруживающей улыбкой сказал Норден, — мне мало придется объяснять вам.
Гибсон чуть не покраснел.
— Я буду вам благодарен, если вы мне все покажете, — сказал он.
— Ладно, — ухмыльнулся Норден. — Начнем с рулевой рубки. Ну, полетели.
Следующие два часа они летали по лабиринтам коридоров, которые, подобно артериям, пронизывали шарообразное тело «Ареса». Космолет был разделен широтами, как глобус. На севере находились рабочие помещения и каюты астронавтов. На экваторе — большая кают-компания, занимающая весь поперечник шара, и — поясом — наблюдательная галерея. Южное полушарие занимали запасы горючего и приборы. Теперь, когда «Арес» выключил двигатели, северное полушарие было обращено к Солнцу, а необитаемый юг остался в тени. На южном полюсе была надежно запечатанная дверца с табличкой: «Открывать только по приказу капитана». За дверцей тянулась стометровая труба, соединяющая основной шар со вторым, поменьше. Сперва Гибсон не понял, для чего тут дверь, если ни один человек никогда в нее не войдет; но вспомнил, что существуют и роботы Комиссии по атомной энергии.
Как ни странно, удивительнее всего оказались не технические чудеса — Гибсон ожидал их встретить, — а пустые пассажирские каюты, плотно пригнанные ячейки, занимавшие весь умеренный пояс северного полушария. Они ему не понравились. Дом, куда никто еще не входил, бывает порой тоскливее покинутых развалин, где хоть когда-то была жизнь. Здесь, в гулких коридорах, освещенных проникавшим сквозь стены холодным и голубоватым солнечным светом, охватывало безнадежное ощущение пустоты.
Гибсон вернулся к себе совершенно измотанный и умственно и физически. Норден — вероятно, не без умысла — оказался даже слишком добросовестным гидом. Да, хотел бы Гибсон знать, что думают эти люди о его творчестве! Конечно, рано или поздно придется работать; но пока его машинка была еще в багаже, и он ее не видел. Ему представилось было, что на ней ярлык: «В космосе не требуется». Но он мужественно преодолел искушение. Как большинству писателей, живущих не только литературным трудом, ему было труднее всего сесть за работу. Но стоило ему начать — и все шло как по маслу… иногда.
Его отпуск продолжался целую неделю. К концу седьмого дня Земля была всего лишь самой сверкающей из звезд, а потом и совсем исчезла в ослепительном блеске Солнца. Теперь нелегко было поверить, что где-то, кроме маленькой вселенной «Ареса», есть жизнь. И команда состояла уже не из Нордена, Хилтона, Маккея, Бредли и Скотта, а из Джона, Фреда, Энгюса, Оуэна и Боба.
Он узнавал их все лучше, хотя Хилтон и Бредли относились к нему настороженно и он не мог их раскусить. У каждого был свой нрав, и чуть ли не каждый считал себя умнее прочих. Гибсон догадывался, что не один из них получил высшую оценку по шкале интеллектуальных испытаний, и нередко смущался, вспоминая команды своих книжных космолетов. Грэхем, любимый его герой, отличался упорством (он выдержал полминуты без скафандра в безвоздушном пространстве) и выпивал по бутылке виски в день. Но доктор Энгюс Маккей, член Международного астрономического общества, сидел в уголке и читал комментированное издание «Кентерберийских рассказов», потягивая молоко из тубы.
Как многие писатели пятидесятых — шестидесятых годов, Гибсон в свое время положился на аналогию между кораблями космическими и кораблями морскими — во всяком случае, между их командами. Сходство было, конечно, но различий оказалось много больше. Это можно было предвидеть, но популярные писатели середины века пошли по линии наименьшего сопротивления и попытались приспособить не к месту традиции Мелвилла. На самом же деле в космосе требовался технический уровень повыше, чем в авиации. Такой вот Норден, прежде чем получить космолет, провел пять лет в училище, три — в космосе и снова два в училище.
Гибсон спокойно играл в дротики с доктором Скоттом, когда первое возбуждение полета внезапно охватило его. Немного есть комнатных игр, в которые можно играть в космосе; долго играли в карты и шахматы, пока какой-то англичанин не догадался, что в условиях невесомости лучше всего метать дротики. Дистанцию между игроком и мишенью увеличивали до десяти метров. В остальном юра подчинялась правилам, установленным в английских кабаках несколько веков назад. Гибсон очень радовался, что играет так ловко. Он почти все время побеждал Скотта, хотя тот выработал свою, усовершенствованную и мудреную технику: тщательно устанавливал дротик в воздухе, отступал на два шага и только потом посылал в цель. Сейчас Скотт уверенно целился в двадцатку, как вдруг в кают-компанию вплыл Бредли с радиограммой в руке.
— Как ни странно, — сказал он, — за нами погоня.
Все уставились на него. Маккей первый пришел в себя.
— Конкретней, — сказал он.
— За нами гонится курьер, черт его дери! С Внешней станции пустили. Догонит через четыре дня. Они хотят, чтоб я его перехватил радиолучом, когда он будет проходить мимо. Но на таком расстоянии вряд ли удастся. Боюсь, он пройдет за сто тысяч километров.
— Чего это они? Кто-нибудь забыл зубную щетку?
— Да нет, что-то медицинское. Посмотри, доктор.
Доктор Скотт внимательно прочитал радиограмму.
— Занятно. Они думают, что открыли средство от марсианской лихорадки. Какая-то сыворотка. Из Пастеровского института. Наверное, они в ней уверены, если такую спешку развели.
— Ради бога, что за курьер? Какая еще лихорадка? — не выдержал наконец Гибсон.
Доктор Скотт ответил раньше всех:
— Это не марсианская болезнь. По-видимому, мы сами заносим туда какой-то микроб, а ему нравится тамошний климат. Вроде малярии — люди умирают редко, но убытки огромные. За год процент человеко- часов…
— Спасибо большое. Вспомнил. А курьер?
В разговор вступил Хилтон:
— Скоростная автоматическая ракета. Управляется по радио. Она перебрасывает грузы между станциями или гонится за космолетами, если они что-нибудь оставили. Когда она попадает в сферу действия передатчика, луч притягивает ее к космолету. Эй, Боб! — обратился он к врачу. — Почему они не
