запустили ее прямо на Марс? Она бы долетела гораздо раньше нас.
— Пассажиры на ней капризные. Я должен высеять культуры и нянчиться туг с ними. Помнится, что- то в этом роде я делал у себя в больнице.
— А может, — неожиданно сострил Маккей, — вылезем, нарисуем на обшивке красный крест?
Гибсон о чем-то думал.
— Мне казалось, — сказал он наконец, — что на Марсе очень здоровая жизнь, и физически и духовно.
— Не верьте книгам, — сказал Бредли. — Я вообще не понимаю, почему все так рвутся на Марс. Там все плоско, там холодно, и еще эти несчастные голодные растения, прямо из Эдгара По. Всаживаем миллионы, а не получили пока ни гроша. Каждого, кто туда едет по собственной воле, надо освидетельствовать. Конечно, я не вас имел в виду.
Гибсон улыбнулся. Он научился принимать цинизм Бредли только на десять процентов; однако он никогда не был уверен, действительно ли в шутку тот задевает его. Но капитан Норден яростно взглянул на своего помощника:
— Я должен был вас предупредить, Мартин, что мистеру Бредли не нравится Марс. Но такого же невысокого мнения он и о Земле, и о Венере. Так что не огорчайтесь.
— Я и не огорчаюсь, — улыбнулся Гибсон. — Я только хотел бы знать…
— Что? — забеспокоился Норден.
— О мистере Бредли он тоже невысокого мнения?
— Как ни странно, да, — ответил Норден. — Во всяком случае, тут он не ошибается.
— Тронут, — немного растерянно проворчал Бредли. — Удалюсь в уединенную башню и сочиню подходящий ответ. А ты, Мак, установи координаты курьера и сообщи мне, когда он подойдет поближе.
— Ладно, — рассеянно сказал Маккей, не отрываясь от Чосера.
Следующие несколько дней Гибсон был занят своими делами и не принимал участия в небогатой событиями общественной жизни «Ареса». Совесть заела его, как всегда, когда он отдыхал больше недели, и сейчас он усердно работал.
Он вытащил машинку, и она заняла почетное место в его каюте. Листы валялись повсюду — Гибсон не отличался аккуратностью, — и приходилось прикреплять их ремнями. Особенно много возни было с копиркой — ее затягивало в вентилятор. Но Гибсон уже обжился в каюте и лихо справлялся со всеми мелочами. Он сам удивлялся, как быстро невесомость становится бытом.
Оказалось, что очень трудно передать на бумаге впечатления от космоса. Нельзя написать «космос очень большой» и на этом успокоиться. Он не лгал в прямом смысле слова; однако те, кто читал его потрясающее описание Земли, катящейся в бездну позади ракеты, не заметили, что писатель в то время пребывал в блаженном небытии, которое сменилось отнюдь не блаженным бытием.
Он написал две-три статьи, которые могли хоть на время утешить его литературного агента (она посылала радиограммы одна другой строже), и отправился на север, к радиорубке. Бредли принял странички без энтузиазма.
— Каждый день будете носить? — мрачно спросил он.
— Надеюсь. Но боюсь, что нет. Зависит от вдохновения.
— Здесь, наверху второй страницы, много причастий.
— Прекрасно. Очень их люблю.
— На третьей странице вы написали «центробежный» вместо «центростремительный».
— Мне платят за слою, так что очень благородно с моей стороны употреблять такие длинные, а?
— На странице четвертой две фразы подряд начинаются с «но».
— Вы будете передавать или мне попробовать самому?
Бредли ухмыльнулся:
— Хотел бы я посмотреть! А серьезно — советую вам употреблять черную ленту. Синяя не контрастна. Пока что передатчик с этим справится, но, когда отойдем дальше, буквы будут нечеткие.
Пока они препирались, Бредли заправлял страничку за страничкой в окно передатчика. Гибсон зачарованно смотрел, как они исчезали в утробе аппарата и через пять секунд падали в корзинку. Нелегко было представить, что твои слова мчатся в космосе, каждые три секунды удаляясь на миллион километров.
Он еще собирал свои листки, когда на пультах, в гуще циферблатов и тумблеров, покрывавших всю стену рубки, зажужжал зуммер. Бредли кинулся к одному из своих приемников и стал очень быстро делать что-то непонятное. Из громкоговорителя вырывался яростный визг.
— Курьер нас догнал, — сказал Бредли. — Только он далеко. На глазок, пройдет в ста тысячах километров.
— Что можно сделать?
— Очень немного. Я включил маяк. Если курьер поймает наши сигналы, он автоматически подтянется к нам.
— А если не поймает?
— Тогда уйдет из Солнечной системы. Скорости у него достаточно, чтоб ускользнуть от Солнца. У нас тоже.
— Очень рад. А сколько нам времени для этого нужно?
— Для чего?
— Чтоб уйти из системы.
— Года два, наверное. Спросите Маккея. Я не могу ответить на все вопросы. Я не персонаж из вашей книги.
— Еще не поздно, — мрачно сказал Гибсон и выплыл из рубки.
Приближение курьера внесло в жизнь «Ареса» необходимое разнообразие. Веселая беспечность первых дней прошла, и путешествие уже становилось на редкость монотонным. Заключать пари по поводу курьера предложил доктор Скотт, но банк держал капитан Норден. По вычислениям Маккея, ракета должна была пролететь примерно в ста двадцати пяти тысячах километров с возможной ошибкой в плюс-минус тридцать тысяч. Большинство называло близкие цифры, но некоторые пессимисты, не веря Маккею, дошли до четверти миллиона. Ставили не на деньги, а на более полезные вещи: на сигареты, конфеты и прочую роскошь. В рейс разрешали брать немного, и все это ценилось куда больше, чем клочки бумаги со знаками. Маккей даже внес в банк бутылку шотландского виски. Он говорил, что не пьет, а везет ее на Марс земляку, который никак не может слетать в Шотландию. Никто ему не верил — и зря: примерно так оно и было.
— Джимми!
— Да, капитан!
— Кислородные индикаторы проверил?
— Так точно, капитан! Все в порядке.
— А как запоминающее устройство, которое ученые нам подсунули? Работает?
— Урчит, сэр. Как и раньше.
— Ладно. В кухне прибрал? У Хилтона молоко сбежало.
— Прибрал, сэр.
— Значит, все сделал?
— Кажется, все, но я хотел…
— Прекрасно. У меня для тебя интересное дело. Мистер Гибсон желает припомнить астронавтику. Конечно, каждый из нас мог бы ему все рассказать. Но… э-э… ты закончил позже остальных и не забыл еще, что трудно для начинающего, а мы слишком многое принимаем как должное. Я уверен, что ты справишься.
Джимми мрачно выплыл из рубки.
