поразительна, и то место, которое мне читал в Петербурге Федор Михайлович, не потеряло своей страшной силы и при чтении. Как хороша смерть Лизы! Степан Трофимыч с книгоношей и весь его конец — очарование. Я удивляюсь теперь цельности этого романа. Николай Ставрогин, очевидно, вставное лицо, как и Свидригайлов в 'Преступлении и наказании', но не лишнее, а как будто из другой картины, писанной в том же тоне, но еще страшнее и печальнее. С нетерпением буду ждать отдельного и полного издания).
Итак, вы видите, в чем дело. Место в Библиотеке мне уже кажется благополучием великим; оно сделает меня свободным. Но, с другой стороны, я все-таки журналист по привычкам и по некоторой страстишке к этому делу. Если притом такие чудесные люди, как вы и Федор Михайлович, очень усердно будут заняты 'Гражданином', то я не вытерплю и примусь строчить, пожалуй, не хуже прежнего <…>
<Н. Я.> Данилевский в настоящую минуту уехал по службе, а то он, без сомнения, велел бы усердно кланяться вам и Федору Михайловичу; узнав о редакторстве Федора Михайловича, он сказал: 'Теперь я охотно бы напечатал в 'Гражданине', если бы что-нибудь написал'. Увы! Он ничего не напишет! <…>
Анне Ивановне мое усердное почтение. И Федору Михайловичу…' (Авт. // ИРЛИ. — 16947. — C. VIIIб6).
6 февраля Страхов писал ему же:
'А ваше второе письмо возбудило во мне много мыслей — горьких — о нашей любезной литературе; но теперь некогда их расписывать. Так и быть — опять придется окунуться в эту грязь — и охота была Федору Михайловичу добровольно связываться со стаей прогресса! Скажите ему, что он все еще слишком много важности придает этой стае…' (там же).
Всеволод Сергеевич Соловьев (1849-1903) сын историка С. М. Соловьева, беллетрист, критик и поэт, автор мемуаров о Достоевском и ряда критических статей о нем, появившихся еще при жизни писателя.
Полина Владимировна Соловьева — его мать.
1 января 1873 г. Соловьев сделал в дневнике следующую запись:
'Вернулся домой в четверть первого. На столе поздравительная телеграмма отца с матерью, ее письмо, дорогое письмо, какое только она написать может 'своему дорогому, родному волчонку' <…> У меня посветлело на сердце от этих родных приветов. Но тут же, на столе лежала визитная карточка, оборотная сторона которой вся исписана. Я взглянул: 'Федор Михайлович Достоевский'. У меня сильно забилось сердце. Я стал читать следующее '…Приведя текст письма Достоевского, Соловьев продолжает: 'Я благодарил бога за то, что одно из горячих желаний моих исполнено, я испытал минуты счастья и взял перо, чтоб поделиться с лучшим, не изменяющим другом — мамой — этими минутами счастья. А поговорил с ней и успокоился. Прочел первый номер 'Гражданина', подписанный Достоевским, прочел в нем начало его 'Дневника'. 'Вернулись дед и Вадим, поговорили, дед сел ужинать, я лег спать, было три часа, я не мог заснуть.
Первый день моего нового года, начавшийся так тоскливо, закончился хорошей улыбкой, а я давненько не видал этой улыбки. Привет Достоевского — это залог многого нового в моей жизни. Я, наконец, нашел человека: он имел на меня огромное влияние своими творениями, он будет иметь на меня великое влияние своей личностью. Несколько дней тому назад, когда я узнал, что он делается редактором 'Гражданина' и что, стало быть, находится в Петербурге, я, как сумасшедший, кинулся подписаться на 'Гражданин' и узнать его адрес. Я сел и писал всю ночь человеку, которого не знаю; вот что, между прочим, писал я ему; помню, кажется, слово в слово эту часть письма моего…'
Далее следует большой отрывок из письма Соловьева к Достоевскому, датированного 28 декабря 1872 г. (опубликовано в примечаниях к письмам Достоевского // Письма. — III. — С. 299-300).
Соловьев завершает свою запись словами:
'Написал я это письмо и послал, и жутко мне стало — я так часто ошибался, так часто ожидал от людей того, что они не могли мне дать, и получал от них то, чего они не должны были давать мне. Прошел день, другой, третий — и он сам приехал ко мне. Я в нем не обманулся. Это одна из немногих удач моих. Много значит для меня привет его — да пошлет ему бог счастья! Вперед! Вперед! Что-то начинает светлеться…' (Авт. // ЦГИАЛ. — Ф. 1120. — Оп. 1. — Ед. хр. 87).
'Пророческих голосах' (франц.).
См. об этом эпизоде в 'Воспоминаниях о Ф. М. Достоевском' Вс. Соловьева:
'В то время Достоевский имел на меня решительное влияние, и я придавал большое значение почти каждому сказанному мне им слову. Поэтому я имел обычай тогда же записывать многие наши разговоры, его рассказы и по преимуществу рассказы о себе самом. Я храню некоторые его интересные письма <…> Мне только жаль, что я не могу в настоящее время рассказать всего, что у меня записано и что я помню, — я не хочу обвинений в нескромности, не хочу много говорить о живых еще людях…' (Исторический вестник. — 1881. — № 3. — С. 603).
Речь идет о романе Данилевского 'Девятый вал'.
В № 1 газеты 'Русский мир' от 1 января 1873 г. была помещена редакционная заметка о предстоящем выходе в свет первой книжки 'Русского вестника' с 'Запечатленным ангелом' Лескова и романом В. Маркевича 'Марина из Алого рога'. 'В дальнейших книжках 'Русского вестника', —
