СВИТОК ВТОРОЙ
1
О ПОЕЗДКЕ ГОСУДАРЯ К ЮЖНОЙ СТОЛИЦЕ И СЕВЕРНОМУ ПИКУ
В четвёртый день второй луны второго года эры правления под девизом Гэнтоку[127] государь, призвав к себе главу Ведомства дознаний, ответственного за августейшие выезды, советника двора, его милости Мадэнокодзи Фудзифуса[128], молвил ему:
— В следующую луну, в восьмой день, должен состояться наш выезд в Великий храм Востока и в храм Счастья[129]. Надлежит сейчас же отдать распоряжения отряду сопровождающих.
И тогда Фудзифуса, справившись со старинными обычаями и продумав церемонии, определил, каковы будут облачения сопровождающих и порядок шествия по дорогам.
Сасаки, владетель провинции Биттю, как офицер дворцовой охраны пересёк мост; воины от сорока восьми сигнальных костров надели доспехи и шлемы и усилили охрану перекрёстков. Три министра и девять вельмож[130] следовали свитой, сотни правительственных и тысячи местных чиновников выстроились в ряд, и была эта церемония несказанно торжественной.
Тот храм, что нарекли Великим храмом Востока, был построен по августейшему обету императора Сёму[131] для первого в Джамбудвипе [132] будды Вайрочаны[133], а тот, что нарекли храмом Счастья, — по обету князя Танкай[134]. Был он великим храмом служителей для почитания рода Фудзивара, поэтому многие поколения мудрых правителей задавались целью именно здесь скрепить связью причин всех своих потомков; однако же нелёгкое это дело, выезд Единственного!
Поэтому-то и не было многие годы церемонии высочайшего выезда для обозрения храмов. И оттого, что вращал государь колёса фениксовой своей колесницы, преемствуя то, что прекратилось ещё до августейшего его правления, поднимая то, что брошено было, монахи-воины в ликовании сложили ладони и соединились с лучезарностью добродетелей животворящего Будды. Вот что удивительно: не возглашал ли шум бури с горы Весеннего солнца вечное от сего дня благоденствие? А северная Волна глициний, нанизав на себя тысячу лет, обрела глубокую тень в ту весеннюю пору, когда распускаются цветы[135].
В ту же луну, в двадцать седьмой день, государь совершил выезд на гору Хиэй[136], и там совершены были приношения и служба в павильоне Великих размышлений. Тот павильон был построен по августейшему обету императора Фукакуса [137] для статуи Махавайрочаны — будды Всеобщего осияния Великого Солнца. Однако с тех пор, как тот павильон был воздвигнут, в нём не провели ещё ни одной службы с приношениями, но звёзды и иней, сменяя друг друга, годы собой громоздили, и вот:
Черепичная крыша разбита,
и вечным своим фимиамом
курится туман сквозь неё.
Рухнули створки дверей,
и над ними луна
как бессменный светильник висит.
Оттого и стенали все монастыри долгие-долгие годы, как вдруг велено было произвести большие строительные работы, и скоро всё подготовили к приношениям и службе. Тогда расправились брови у служителей всего монастыря, и склонили они головы в девяти его храмах.
Наставником, возглашавшим церемонию, был тогда монах-принц крови Сонтё из храма Удивительного Закона, а возглашающим благопожелания — тогдашний настоятель, монах-принц крови Сонъун из Великой пагоды[138].
Во время возглашения славословий Будде цветы Орлиного пика [139] уступили им свой аромат, а в том месте, где распевались восхваления добродетелям Будды, их сопровождало эхо с горы Юйшань[140]. Когда же заиграли мелодию, красотою своей останавливающую облака, а танцующие отроки взмахнули, как снегом кружащимся, рукавами, сотворилось так, будто сотни зверей начали ладный танец, а птица Феникс прилетела сюда к торжеству. Когда главный жрец святилища Сумиёси[141] поднялся на гору, чтобы ударить в барабан, на столбе монашеской обители он начертал слова песни:
В прежних жизнях исполнив обеты,
Эту гору в награду за это увидел и я.
Может быть, уж посеены семена,
Из которых вырастут будды
Превыше всех и воистину просветлённые!
Должно быть, это была песня, сложенная в память о старинном предании о тех далёких временах, когда при основании этого монастыря великий наставник Дэнгё-дайси [143] обращался к буддам
— Окажите милостивое покровительство лесом покрытой горе, на которой я стою!
Итак, после годов правления под девизом Гэнко[144] государь скорбел, подданные его были опозорены, а в Поднебесной опять не было спокойствия. Случаев высочайшего выезда много было и прежде, но если бы мы спросили, чем ныне вызвано мудрейшее желание государя отправиться в поездку по Южной столице и Северному пику[145] , то могли бы услышать, что за последние годы Вступивший на Путь владетель провинции Сагами в своей безнравственности превзошёл самого себя. И что, поскольку оравы варваров[146] — это люди, следующие одному только воинскому приказу, они ни за что не отзовутся на высочайшее повеление, как его ни возглашай. Что, лишь поговорив с большим скоплением служителей из Горных врат и из Южной столицы, организует государь заговор для того, чтобы покарать восточных варваров.
Из-за этого принц Второго ранга из Великой пагоды[147], который изволил тогда занимать пост настоятеля, с этих пор равно забросил и благие деяния, и совершенствование в учёности, но с утра до вечера не имел иной заботы, кроме одного лишь стремления к воинской доблести.
Может быть, это происходило оттого, что так вести себя ему нравилось, но в ловкости он превосходил даже лёгкого и быстрого Цзян Ду[148], так что не всегда были для него чрезмерно высоки ширмы в семь
